Жестокость. История насилия в культуре и судьбах человечества

В рамках замкнутой позднеантичной цивилизации, для которой была характерна воля к абсолютной власти, а значит, и готовность к применению особой жестокости к непокорным подданным, Сенека положил начало критическому дискурсу, направленному на изменение взглядов на власть и все формы насилия, предоставив доказательства того, что чрезмерное использование насилия и жестокости при осуществлении власти не достигает своей цели – сохранения власти. Мыслитель предлагает внести коррективы в систему абсолютного господства, не ставя под сомнение саму систему в историческом контексте. Вероятно, это больше связано с существующими властными и политическими реалиями, чем с теоретической невозможностью философски сформулировать такую альтернативу. В дискурсе стоической философии контроль над властью перемещается извне вовнутрь, от внешнего политического сдерживания к психологическому самоконтролю правителя.

При этом возникает возвышенный образ правителя, почти подобного богу, которому – что с исторической точки зрения противоречит фактам – даже не нужно доказывать свою власть другим. Последняя сама по себе настолько исключительна, что ей никогда не угрожает опасность быть подорванной. Благодаря самоконтролю изначально всесильный правитель становится субъектом в двойном смысле: с одной стороны, вследствие своего суверенитета над всеми остальными людьми, а с другой – благодаря подчинению своих желаний, аффектов и страстей политическому разуму, который выступает как противовес власти и все же удивительно похож на нее.

Подобно тому как правитель управляет своими подданными, разум управляет аффектами, которые считаются причиной всех бед. Насколько последователен в этом Сенека, становится ясно в том числе из того, что он отвергает жестокость, как и сострадание, которое понимается как аффективное и непосредственное, но не из-за последствий для жертв, как в случае с различными оттенками радикального насилия (crudelitas, atrocitas, saevitia[306]), а ввиду их субъективных, нерациональных мотивов. К тому же Сенека выстраивает свои тексты на эту тему исходя из логики тех, кто в силу своего социального положения имеет возможность применять насилие. Жестокость – привилегия сильных мира сего. При этом жестокость и строгость отличаются друг от друга в интеллектуальном и психологическом измерениях, но необязательно в аспекте насилия. В целом, если жестокость спонтанна и иррациональна, то строгость рациональна и преднамеренна. Рациональное поведение предполагает процесс обдумывания, который позволяет ограничить объективную жестокость (действие) до нужной степени, но не из жалости, а из расчета, что она может нанести ущерб абсолютному господству. Более того, определенная форма субъективного и иррационального насилия вызывает отторжение, поскольку противоречит стоическому идеалу самообладания и тем самым разрушает самооценку идеального правителя.

Пренебрежительное отношение к инстинктивной жизни во всех ее проявлениях, таких как желание, страсть, аффект и эмоция, на Западе, наверное, нигде не было выражено с большей отчетливостью, чем в этой мужской философии. Уже Цицерон в своих сочинениях приветствует старость, так как в этот период жизни желания ослабевают и сходят на нет, а значит, контролировать их становится легче.

Мы считаем этот дискурс частью мужской философии, поскольку он поручает или возлагает тяжелую работу по контролю над влечениями и аффектами исключительно на привилегированных мужчин из высшего класса и тем самым формирует и наделяет их чувством собственного превосходства над всеми остальными. Антропологическое представление о том, что мужчины могут лучше и эффективнее контролировать свои влечения, кажется довольно странным с современной точки зрения, но это не отменяет исторического значения этого и подобных дискурсов. В принципе, можно представить себе женский стоицизм, который переворачивает эту аргументацию и подчеркивает необходимость для женщин сдерживать свои влечения – хотя бы для того, чтобы не нарушать символический порядок и соблюсти женскую верность.