Жестокость. История насилия в культуре и судьбах человечества

В нынешней исторической ситуации вызывает сомнения идея, что можно долго сдерживать жестокость. Мишель де Монтень утверждает возможность в той или иной мере «обуздать» все влечения, повелевающую силу Марса и Венеры, то есть, в терминологии Фрейда, агрессивные побуждения и либидо[322]. И наоборот, в самом начале он спрашивает, не является ли жестокость особой и неслучайной добродетелью, если собственные склонности человека слабо развиты, как у него: «Будь у меня от рождения более неуравновешенный характер, я представлял бы, наверное, жалкое зрелище»[323]. Очень современно звучит его критика тех родителей, которые не принимают мер, видя, что их дети жестоки к окружающим, а также – и это важно для философа – к другим живым существам.

5. О жестокости правителя: Элиас Канетти, Геродот, Уильям Шекспир и Ибн Баттута

I. Жестокость и путь к власти

В рамках дискурсивной истории о жестокости мы с неизбежностью будем возвращаться к «магическому» треугольнику жестокости, власти и насилия, проводя различие между этими тремя проявлениями превосходства и анализируя их взаимосвязь и возможные точки соприкосновения. Так, Сенека сближает жестокость с формой насилия, которая подрывает власть правителя. Она стратегически дисфункциональна, поскольку разрушает власть, которую можно сохранить только благодаря благоразумию и милосердию. Таким образом ему удается прочно связать реализм и гуманизм. Напротив, Элиас Канетти на примере индийского мусульманского правителя показывает близость жестокости и власти. В обеих концепциях жестокость представляется как рациональная и целенаправленная. Для Канетти это проявляется в том, что те, кто выступает против жестокого и наводящего страх режима, рискуют своей жизнью.

Название макроэссе Элиаса Канетти «Масса и власть» (1960) отражает двойственную структуру текста; вместе с тем остается неясным, как именно автор видел связь между этими двумя понятиями. В первой части предлагается несколько искусственная типология различных масс, в то время как вторая часть посвящена ситуативно различным констелляциям власти. При этом накладываются друг на друга такие явления, как власть, насилие и жестокость. С критической точки зрения автору, который дает прекрасные описания одержимости властью, не удается точно определить различия и общие черты этих трех проявлений агрессии.

Раскрывая соотношение между массой и властью, Канетти приводит таблицу, в которой показано, что обе формы человеческого поведения в конечном счете сводятся к «хватанию» и «поглощению». Tertium comparationis[324] двух частей эссе, их «связка» – это страх приближения и прикосновения другого и потенциальная угроза насилия и нарушения границ. «Приближение одного существа к другому, относительно которого оно питает враждебные замыслы»[325] происходит в акте выслеживания, а затем нападения и – этимологически родственного ему – хватания[326].

Массу и власть или, точнее, тип авторитарного насилия, вероятно – Канетти не говорит об этом напрямую, – объединяет нарушение границ, нашей физической неприкосновенности. В игре сильных (это может быть не только один тиран, но и коллектив, масса) со слабыми на первый план всегда выходит презрение к абсолютно беззащитным, «добыче». Мыслитель неоднократно прибегает к сравнениям с поведением животных, но все же дает понять, что человек обладает способностью предвидеть планируемое действие: «Ходящий вокруг добычи знает, что она ему уже принадлежит; с момента, как она определена в добычу, в воображении она уже съедена»[327]. Разрушение, поглощение и хватание – это моменты, сопровождающие утверждение собственной значимости. Страх здесь проявляется двояко: тот, кто преуспевает в игре за власть и делает ее центром своей жизни, наоборот, живет в постоянном страхе перед собственным бессилием. Поэтому его властные решения должны быть направлены преимущественно на производство страха. В наши дни это отчетливо проявляется в патриархальном подавлении женщин. Сегодняшние религиозные фундаменталисты, например, не стесняются советовать мужчинам, как бить и унижать своих жен, чтобы они не смели противостоять их власти и ставить ее под сомнение. В то же время это означает, что жестокость – это не просто вторичное явление в смысле возбужденного и чрезмерного насилия, а центральный элемент определенных форм поддержания власти. Игра власти всегда сводится к тому, чтобы вселять страх и ужас в другого, которого нужно подчинить, угрожая ему и особенно ей полным символическим или реальным уничтожением и, более того, делая так, чтобы другой осознал и принял эти угрозы: вспомним, к примеру, обязательное ношение хиджаба во многих фундаменталистских исламских режимах[328].