Жестокость. История насилия в культуре и судьбах человечества

Публичная казнь совершается во время католического шествия. Зюсс в насмешливо-ироничной манере представлен перед публикой со всеми знаками отличия утраченной им власти: в пунцовом кафтане и с кольцом. Однако физической казни недостаточно; подлинное ядро происходящего – это символическая казнь. Одна женщина из толпы, намекая на смерть на виселице, выкрикивает: «Хотел всегда забраться повыше. Теперь попадет так, что выше некуда»[333].

Убийство козла отпущения делает толпу, по выражению Канетти, преследующей массой. Ритуал публичного наказания снимает чувство вины и действует как резонаторный ящик для коллективного действия. Он позволяет, – подобно религии и театру, – растянуть процесс, который закончится смертью на виселице. Бывшая любовница влиятельного финансиста, карманного тирана, теперь «видела связанного, странно притихшего Зюсса, неподвижного, точно статуя святого, которую несут в процессии по городу»[334]. Время между демонстрацией и казнью используется для второго – символического – уничтожения, в котором некогда могущественный человек предстает как объект всеобщего злорадства.

Итак, жестокость является хорошо продуманным методом сохранения власти. Жестокость во всех ее многообразных проявлениях не следует рассматривать как спонтанную эмоциональную реакцию, хотя сознательные и бессознательные аффекты могут быть пусковым механизмом в случае самосохранения или поддержания власти. Скорее, это самозащита, система мер предосторожности, призванная продемонстрировать и гарантировать неуязвимость правителя и абсолютный характер его власти. Страдания, причиняемые другим, а значит, потенциально угрожающие всем подданным, не должны затрагивать правителя. Отсюда также понятно, почему люди, которые боятся их и с трудом переносят их вид, вполне могут быть к ним расположены. Возможно, театрализация публичного ритуального насилия приносит психологическое облегчение, поскольку инсценированное и ритуализированное насилие близко к «нереальному» театральному представлению. Это напоминает возведение стены по отношению к себе и другим. Следуя стратегии непоколебимого самовластия, насилие действует как барьер, с помощью которого человек защищает себя от угрозы, исходящей от всех остальных. Поэтому правители, как правило, одиноки, что лишь усиливает в них склонность к произвольному насилию, которое в данном контексте является синонимом жестокости.

III. Мухаммад ибн Туглак. Исторические источники Элиаса Канетти: Ибн Баттута и Зия-уд-дин Барани

Наиболее яркий пример тирана у Канетти – Мухаммад ибн Туглак[335]. В современных индийских источниках этот мусульманский правитель показан как образованный, выдержанный и благочестивый человек, что опровергает демонизирующее представление о жестокости как следствии «злого» нрава. С исторической точки зрения жестокие поступки часто связаны с абсурдной системой власти и возникающим в ней недоверием. Правитель предполагает, что желает лучшего своим подданным, которых в глубине души боится. Из этой самооценки происходит «гнев» султана на неблагодарность своих подданных: «Над злыми языками он не был властен»[336]. Возмущение правителя указывает на нарциссизм власти, которая не хочет, чтобы ее как-то ущемляли или ограничивали.

Готовность к грубым формам насилия пробуждается в нем, когда он понимает, что не может по собственному усмотрению управлять своими подданными, преимущественно немусульманами. Это обстоятельство порождает то, что можно было бы саркастически назвать этикой жестокости: террор и имперские притязания, которыми он пытается подчинить себе подданных других вероисповеданий, получают этическое оправдание ввиду предполагаемой неблагодарности подданных. Жестокость рационализируется и становится неизбежной реакцией оскорбленного правителя. Канетти, как и всегда, выражает это в краткой и точной формуле: «Мухаммед не испытывал угрызений совести из-за своей жестокости»[337].

Логика господства такова, что нельзя творить зло, не стремясь в оправдание окружить его нимбом доброго деяния. Очевидно, Туглак хотел религиозно легитимировать свой деспотический режим, обращаясь за помощью к халифу в разгар жестоких столкновений со своими подданными-индусами. Об этом сообщает в своей книге Ибн Баттута[338], который некоторое время был советником мусульманского правителя[339]. Сочинение Ибн Баттуты является основным источником для Канетти, когда он создает портрет образцового абсолютного властелина, который не останавливается ни перед какими ужасными поступками, если, по его мнению, они помогают удерживать власть.