Жестокость. История насилия в культуре и судьбах человечества

Летописец, который сам подчиняется этому опасному для жизни режиму, спасается от власти и хватки султана, став монахом. Позднее султан отправляет его в Китай, и он принимает это задание с «неохотой». Несмотря на смертельный риск, он посещает шейха, заключенного султаном в тюрьму[350].

IV. Семейные узы

Создавая образ ужасного правителя, Элиас Канетти скрывает исторический фон, чтобы показать общую архетипическую структуру жажды абсолютной власти – желания, которое развивается по спирали и не может обойтись без применения коварного насилия. Властителю-наркоману, как и любому зависимому, нужен наркотик, чтобы посеять страх и ужас в своем окружении и среди подданных. Проблема с ориентализмом Канетти заключается не столько в том, что он раскрывает связь между развитыми цивилизациями Азии и сложившимися в них формами власти, сколько в том, что он предполагает, что это исключительная особенность восточной деспотии. В защиту Канетти можно указать на эффект отчуждения, который отсылает к собственной истории, в частности тоталитарным режимам Гитлера и Сталина. Однако приписывание жестокости исключительно восточным и азиатским культурам до известной степени затушевывает склонность западных культур к crudelitas, вопреки скепсису Канетти в отношении восприимчивости человека к силе и всемогуществу.

Соперничество между отцом и сыном, между одним братом и другим, любимцем отца, порождает динамику насилия, потенциально неограниченного и безудержного. Поскольку в убийстве отца и брата есть соучастники, правитель должен заставить этих неудобных свидетелей замолчать с помощью жестких мер. Но совершенно очевидно, что правитель с фантазией о всемогуществе не доверяет подданным, доставшимся ему в наследство от отца и предшественника. Поэтому, как сообщают Баттута и другие, он пытается набрать чиновников извне. Показателен и его конфликт с индусскими подданными, которых он в конце концов изгоняет из Дели. Он ведет неустанную войну против неверных. Религия подогревает и узаконивает жестокость правителя. Благочестие приносит ему моральное облегчение. Враждебность по отношению к подданным иной веры связана с подозрением властителя, что часть их жизни, а именно религия и быт, не поддается контролю. Собственные религиозные убеждения – это форма экзальтации, которая придает жестокости этическую окраску и низводит других до уровня неверных. С помощью религии, наследницами которой позднее стали различные идеологии, жестокость сближается со священным насилием. Она оказывается морально нейтральной и даже желательной.

Туглак стремился компенсировать войны, в которых он потерял отколовшиеся провинции Декан и Бенгалию, роскошью, властью и системой крепостной зависимости[351]. Его мавзолей вблизи современного Дели, который ежегодно привлекает тысячи туристов, никак не напоминает о насилии, совершенном им при жизни.

V. Гипертрофия и женская хитрость: Геродот

Возможно, склонность к жестокости заложена в характере, но, как показывает Канетти, она также обладает собственной логикой и экономикой и представляет не просто дополнение и усиление власти, а самостоятельное явление, с характерной динамикой и стремлением к бесконечному расширению. Ее основой может быть фантастическая жажда власти, но все же она руководствуется собственной жуткой логикой, не лишенной известной рациональности: нужно придумать способы сделать других незаметными и незначительными, чтобы самому выглядеть великим. В аргументации Элиаса Канетти на первый план выходит то, что правитель хочет пережить всех, в символическом смысле – даже за пределами своей земной жизни. Тем самым другие приближаются к нулевой точке существования. Возрастающее насилие преследует и уничтожает других; несомненно, оно оставляет неизгладимый след, поэтому почти все тираны прочно вписаны в историю и по сей день.

Одним из легендарных виртуозов жестокости, если верить рассказу Геродота, был персидский царь Камбис II (530–522 гг. до н. э.), который исключительно благодаря этому сохранился в культурной памяти человечества. В греческом путешественнике Камбис нашел проницательного биографа. «Логой»[352] Геродота обычно рассматриваются как первые тексты, в которых заявлен культурно-антропологический подход, связанный с интересом к другим культурам наряду со своей собственной. В путевых заметках приводится множество подробностей из истории Египта, Малой Азии и Греции. По сей день они формируют наше представление о том пространстве, в котором развитые империи предстали во всем своем блеске и могуществе. Достоверность его описаний, где нередко переплетаются мифы и история, не подлежит сомнению. Геродот аргументированно раскрывает и описывает анатомию власти, насилия и жестокости. Еще один новаторский и актуальный момент заключается в его неоднократно повторяющемся тезисе о том, что существует и может существовать несколько версий одной и той же истории.