Жестокость. История насилия в культуре и судьбах человечества

Ницше вновь выступает против идеи, что смысл наказания заключается в угрызениях совести и воздействии на «нечистую совесть». Он говорит о реакции преступников на наказание, которое как будто повышает выносливость и иммунитет: «По большому счету наказание закаляет и охлаждает; оно концентрирует; оно обостряет чувство отчуждения; оно усиливает сопротивляемость»[425]. В этом контексте Ницше упоминает Спинозу и указывает на сомнительные приемы правосудия, такие как шпионаж и ловушки, заявляя, что право пользуется теми же средствами, что и преступник[426]. Бессовестный человек свободен от слабости сомнения и связанного с ним чувства вины, он живет по ту сторону добра и зла. Если он о чем-то и сожалеет, то только о том, что его великое дело пошло не так, как надо. В целом ницшеанская аморальная этика сильной личности проникнута стремлением к новой наивности и невинности человека.

Переосмысление наказания как проявления силы и отказ от совести приводит к пониманию «нечистой совести» как «глубокого заболевания» человека и разрушения человеческих инстинктов. Спорным и в то же время интересным является ход мыслей Ницше, по которому современная упадочная цивилизация перенаправляет жестокость, изначально устремленную вовне, против внутреннего другого, против самого себя. Такое перенаправление, канализацию и сублимацию, которые позднее станут центральной темой «Недовольства культурой» Фрейда, Ницше, конечно же, решительно отвергает. Неприятие ограничений, связанных с этими техниками, приводит его к радикальному отрицанию современной либеральной культуры.

В противовес самоинтерпретации современной культуры как мирного предприятия Ницше утверждает, что по своей природе культура является насильственной, страшной, управляемой государством и в конечном счете ложной тиранией. В насильственном придании формы для философа заключается нечто притягательное: оно напоминает ему труд эгоиста-художника[427]. Позднее эту линию аргументации подхватит Готфрид Бенн, сравнивающий безжалостность политики по отношению к своему материалу – народу и отдельным людям – и работу художника над своим материалом[428].

Мы вновь отмечаем амбивалентность позиции Ницше: действительно, говорит он, процесс окультуривания человека «уродлив» и «болезнен», но не стоит его недооценивать. Насилие над собой, которое, по его словам, лежит в основе современной культуризации, для него так же неизбежно, как и жестокость художника по отношению к самому себе. В начале самопожертвование доставляет удовольствие именно потому, что оно приносит страдания. Используя этот остроумный аргумент, Ницше осуждает своих либеральных оппонентов, которые притворяются, что они не жестоки, хотя на самом деле довели жестокость до предела. Этот культурный процесс можно сравнить с беременностью[429]. По Ницше, решающую роль здесь играет проблема поколений, моменты вины и послушания в отношении к предкам[430].

Здесь Ницше обращается к христианству, которое он считает ответственным за бионегативную морализацию и преобладание в истории вины и долга. На первый план выходит проблема вины, которая в итоге включает в себя экономические долги. В таком понимании иудео-христианский бог воплощает максимально сильное чувство вины. По сути, Иисус самый жестокий бог в истории человечества, ведь он привил нам нечистую совесть, способность обещать, сознание вины, тем самым сделав человека своим рабом. Напротив, греческих богов Ницше воспринимает позитивно, как образы благородных и суверенных людей[431].

Иудео-христианский бог должен быть преодолен в новом акте спасения, чтобы могло установиться царство Богочеловека: «Чтобы можно было воздвигнуть святыню, нужно разбить святыню»[432]. На сцену вызывается антихристианин, который принесет «с собой искупление этой действительности: искупление проклятия, наложенного на нее прежним идеалом», вернет «великое здоровье»[433]. Но здоровье возможно только в том случае, если заложенный в человеке потенциал насилия рассматривается в положительном смысле и включается в процесс становления нового человека. Все это нашло воплощение в созданном Ницше неоднозначном образе Заратустры, безбожника-пророка, отметающего современную культуру, фальшиво жестокую и в то же время изнеженную.