Жил-был один писатель… Воспоминания друзей об Эдуарде Успенском

– Эх, яблочко, куда ты ко…? Эх, яблочко, куда ты ко…? А кто же это изобрё…? Какой-то умный инжене…?

Так, ничего специально не делая, он объяснил мне, что для смешного текста правильно выбранный приём может быть нужнее, чем зачастую вымученные словесные репризы.

Классик всегда старался держать в литературной форме себя и заодно тех, с кем вместе работал. Он всё время что-то придумывал. Это были разные неожиданные рифмы типа «По субботам в кулинарии продают киносценарии», или «К моей фигуре и ногам идут кольчуга и наган» (это он тогда сочинял песню для Ирины Муравьевой: она, по его замыслу, должна была мчаться на мотоцикле и стрелять на ходу из водяного пистолета).

Помню, как я, увлечённый этой затеей, тоже придумал своё четверостишие:

В Филях под вывеской неоновой
Гуляет Гена поролоновый,
А Чебурашка меховой
Идёт-бредёт по Моховой.

Ещё у соавторов была игра, в которой запрещалось говорить банальности. Как-то раз они с утра собрались работать у Э. Н. в мастерской. Работали-работали, пришло время обедать. Римма, его первая жена, всё приготовила. И вот они сидят за столом, едят борщ, и Хайт как бы между прочим спрашивает у Риммы:

– А почему Эдик говорит, что ты плохо готовишь? Борщ очень даже вкусный!

Римма, которая в этой игре не участвовала, шутит:

– Это потому, что у него плохой вкус!

Тут оба соавтора выжидающе на Эдика смотрят: мол, ну же!.. А он держит два кукиша и смеётся. Они были уверены, что он попадётся на эту удочку и ответит жене той самой банальностью: «Если бы у меня был хороший вкус, я бы на тебе не женился!». А когда все так наелись, что на еду уже невозможно было смотреть, Успенский вдруг говорит:

– Теперь бы ещё арбуз или хотя бы апельсин!

– Да куда тебе? – спрашивает Курляндский.

– Под голову!..

Как-то раз мы ехали с Э. Н. в машине. По радио передавали песню «Голубой вагон» – музыка Шаинского, стихи Успенского. Когда крокодил Гена запел: «Скатертью, скатертью // Дальний путь стелется…», – Успенский говорит:

– У меня было не так! Я написал: «Шёлковой скатертью // Дальний путь стелется». А Шаинский настоял, чтобы повторялось: «Скатертью, скатертью…». Я не люблю, когда повторяются слова. У меня было: «Каждому в самое // Лучшее верится…», а Шаинский сделал: «Каждому, каждому…». Но вот сейчас слушаю и думаю, что, может быть, Володя и прав.

В 1986 году мы с Андреем Меньшиковым вернули Клуб Весёлых и Находчивых на Центральное телевидение. В новое жюри КВН, где были Гарри Каспаров, Андрей Миронов, Ярослав Голованов и другие известные люди, мы пригласили Владимира Шаинского и Эдуарда Успенского. И не только из-за их громких имён! С Владимиром Яковлевичем я написал для этой программы новую заставочную песню «Мы начинаем КВН». А Успенский был нужен в жюри из-за своей молниеносной реакции.

По нашему сценарному замыслу, в новом КВНе жюри должно было не только оценивать выступления команд, но ещё и очень быстро соображать. Потому что для конкурса капитанов команд мы придумали такой своеобразный пинг-понг: капитаны называют членам жюри какой-нибудь необычный предмет, а тем в течение 30 секунд нужно придумать смешной вопрос, связанный с этим предметом. И потом капитаны за 30 секунд должны на него смешно ответить.

И вот на КВНовской сцене бедный капитан Уральского политехнического института говорит:

– Мой предмет – подводный камень…

«Бедный», потому что в жюри сидел Успенский, который моментально его спросил:

– Сколько подводных камней в пьесе Горького «На дне»?

У нас дома было старое немецкое пианино. Кто только на нем не играл! И Шаинский, и Андрей Петров, и наши многочисленные друзья – музыканты и певцы. Несмотря на свой возраст, звучало пианино прекрасно. Когда мы уезжали в Израиль, то, естественно, захотели взять его с собой. Но не тут-то было! Оказалось, что просто так наше пианино вывезти нельзя. Нужно специальное разрешение Министерства культуры. И тогда Успенский сказал:

– Оставь пианино у меня! Оно будет вашим якорем, и вы, в конце концов, вернётесь обратно.

Вот тогда я понял, что и меня отпускать Ягуарду Николаевичу было немножко жалко.

А пианино мы всё-таки увезли.

Марина Бородицкая А теперь убираем лошадь

Он, конечно, был большой ребёнок. Гениальный ребёнок.

Мог надуться и сказать: «Ах, так? Тогда я с вами не играю!» Хлопнуть дверью и уйти со своего же мастер-класса в Липках. Потому что семинаристы повадились назло ему сочинять коротенькие стишки, на словесной игре или, хуже того, на чистой лирике замешанные. А надо наоборот – длинные, смешные рифмованные истории, вроде «Бурёнушки» или «Осьминожиков».

Только для этого надо быть Эдуардом Успенским…

Иногда ему просто всё надоедало. В тех же Липках посреди семинара мог сказать: «А ну их, эти занятия, пошли в бассейн!» И обожавшие его одарённые барышни мчались натягивать купальники… а он вместо бассейна садился в машину, ехал в аэропорт и улетал, например, в Японию. Мальчишка, Питер Пэн!