Жил-был один писатель… Воспоминания друзей об Эдуарде Успенском

– Здравствуйте! Я – Эдуард Успенский.

Я почувствовала себя тем несчастным троекуровским гостем, перед которым ночью предстал «француз», оказавшийся Дубровским. Почему-то в сознании так и мелькнуло после слов: «Я – Эдуард Успенский» – «Я – Дубровский». И я чуть было не пролепетала в ответ, как несчастный тот гость: «Пуркуа ву туше?»

Из того морока, который все собрание напускал на меня Виноградов, вдруг вырисовался конкретный живой человек, которого Виноградов заклинал бояться как огня.

– Я принёс рукопись, – сказал Успенский.

«Неужели про животных в интернате?» – ужаснулась я про себя, но он продолжил:

– «25 профессий Маши Филипенко».

«Но вряд ли это чем-нибудь лучше», – подумала я.

– Может быть, получится её издать? – вопросительно закончил Успенский.

– А почему бы вам не обратиться в московский Детгиз, у них возможностей больше? – с надеждой спросила я.

– Меня там не издают уже двенадцать лет, – ответил он. – И я решил попробовать в Ленинграде. Почитайте. Может быть, вам понравится? И, может быть, получится?

…Меня вчера вызывали к директору и просили подумать над другим названием сборника сказок. «”В тридевятом царстве” – это слишком глубокомысленно. Вы чувствуете, на что здесь намёк? Нет, не чувствуете? Ну, подумайте. В тридевятом царстве, где это? Где это – там, за морями и долами?» – «За бугром что ли?» – догадалась я. «Да, да, вот именно».

Нет… «Машу Филипенко» не издать: Виноградов запретил Успенского, и теперь новый директор, мадам Анищенко, конечно, станет плясать под дудку московского начальства. Как подать эту заявку? Да её зарубят сразу же. На корню. Если даже название сказки сегодня криминал? Что делать с этой рукописью?

…В повести соблюдён самый главный закон – ребёнок всегда самый умный и самый догадливый. Детскому читателю это очень важно. Сравнивая мир вокруг себя с самим собой, он должен чувствовать, что он гораздо умнее, чем взрослые…

Я не знаю, как представить «Машу Филипенко»… Положить рукопись в папку заявок перед редсовещанием? Пустить по кругу? Будут говорить: «Здесь очень мало описаний. Одни глаголы. Сразу вспоминаются более талантливые строки: “Чуден Днепр при тихой погоде…”». «Нас Виноградов предупреждал», – скажет Уфимкин. «А какое у него образование?» – спросит научно-популярная редакция. «Слишком много критики, – скажет Тиунов, – Сколько можно критиковать, это устарело». «Он не ленинградец, – скажет Страшнова, – пусть издаётся в Москве». Нет, читать к редсовещанию никому вообще давать нельзя.

А вообще говоря, что по этому поводу думают сами дети? Вот что надо узнать. Для этого существует Дом детской книги. Но его заведующая Носовчук, партийная активистка, загубит любое сколько-нибудь творческое дело, которое выходит за пределы её представлений. Она умеет вести только партийные собрания. Нет, в Дом детской книги обращаться тоже нельзя, хотя там есть толковые умные люди. Но им Носовчук всё равно работать не даст.

Как все редакторы разобщены! Как же каждый сам по себе! Вероятно, у каждого свои проблемы. Мы своими проблемами не делимся. Слишком все разные люди, и у каждого, видимо, своя правда. Своя у Тиунова, своя у Страшновой.

После скандала с «носами» меня вызвала Мадам:

– Подумайте. А редактор ли вы?

Я молчала, ошарашенная этим вопросом.

– Идите и подумайте. Советская власть вас кормит, одевает, обувает, а как вы её за это благодарите?

Недавно на столбе на набережной Невы я увидела объявление. «Требуется работник: качать помпу». Выходя из кабинета Мадам, я подумала: «Может, идти качать помпу? Правда, неизвестно, что это такое, смогу ли я качать. Неужели там, на помпе, платят меньше моей зарплаты в девяносто рублей? Нет, надо идти качать помпу и жить как мои друзья, которые работают сторожами, кочегарами, и их не вызывает начальство – “почему они не платят ответной любовью советской власти”. Помпа – может, это мой “горячий утюг”»?

Позвонил Успенский.

Я в это время сидела с глазами, сведёнными к переносице, потрясённая очередным «улучшением» Маши.

– Читаю вашу рукопись, – ответила я ему.

– А вам понравилось? – весело спросил он.

– Мне? Нет, – ответила я.

– Ну почему? – почти выкрикнул он.

«Почему…» – подумала я. Не могу же я сказать, что у начальства после рукописи члена партии с 37-го года я не на очень хорошем счету. Что Виноградов на собрании опять замахнулся на Григорьева. И на него самого, Успенского; предупредил нас, что издавать, мягко говоря, его не стоит. И эта хрупкая надежда издать Олега Григорьева может рухнуть от любой случайности. Что Мадам, пришедшая к нам главным редактором, ничего не смыслит в литературе. Что даже название сборника сказок «В тридевятом царстве» – криминал.

Как ему это всё объяснить? Да и какое ему до этого всего дело? Он написал книгу. Принёс в издательство. А я не знаю, как это в нашем издательстве издать, не знаю, что с этим делать. Потому-то мне это всё: “Нет, не нравится”».

Успенский молчал на другом конце провода.