Жил-был один писатель… Воспоминания друзей об Эдуарде Успенском

Голдовский. Понял, он у вас петухом работает…

Успенский. Между прочим, так и «Чебурашка» придумался. Эта история началась для меня с одной фразы, которая звучала так: «В одном городе жил крокодил по имени Гена, который работал в зоопарке крокодилом». Фраза сидела так крепко, как будто была у меня в генах. Почему этого крокодила звали Геной, а не Петей, Васей или Иваном Степановичем, я объяснить не могу.

Галилов (поглаживая разомлевшего петуха). Пойдём, Петруша, щи варить.

Оба уходят на кухню.

Голдовский. Насколько мне известно, пьеса писалась с приключениями.

Успенский. У меня всё с приключениями. И эта пьеса тоже. Сначала была написана книжка, потом в соавторстве с Р. Качановым – сценарий мультфильма, а потом уже пьеса. Через некоторое время получаю вдруг из Ленинграда письмо от зав. литературной частью театра кукол-марионеток Е. Ильмас: «Прочитала вашу книгу и вашу пьесу и пришла в ужас. Потому что книга хорошая, а пьеса никуда не годится. Если хотите, чтобы мы её поставили, пожалуйста, приезжайте, напишите для нас особый вариант»… Уже тогда я был довольно известным писателем, и был так возмущён письмом, что поехал в Ленинград, чтобы хоть посмотреть на этих нахалов. Вхожу в театр …

Краля. Кто там?

Успенский. Это я, писатель Успенский, приехал, чтобы вам в глаза посмотреть.

Голдовский. Милое знакомство.

Успенский. Но удачное. Мне в пять минут объяснили, что я действительно не прав. Показали несколько кукольных спектаклей. Пьесу пришлось переписать. Потом она игралась огромным количеством театров. Но спектакль в Ленинградском театре марионеток был лучше всех.

Запахло жареным. В кухне запел петух.

Галилов. Мы тут с товарищем посоветовались и решили обедать без классика и учёного кандидата.

Успенский. Кажется, Анатолий Юрьевич сейчас будет кипеть и бурлить. Мы уже идём.

Краля закладывает вираж по комнате и летит в кухню первой. Успенский и Голдовский идут следом. На письменном столе остаются рукописи пьес «ЧЕБУРАШКА И ЕГО ДРУЗЬЯ» и «ОТПУСК КРОКОДИЛА ГЕНЫ».

Картина вторая

Кухня в доме Успенского – симбиоз раскольничьей избы и кооперативной квартиры. Обедающие сидят по лавкам и хлебают щи, приготовленные на газовой плите. Из аквариума за едоками с интересом наблюдают золотые рыбки. На деревянном дощатом столе – украинское сало, башкирский мёд, можайское молоко и японский магнитофон.

Голдовский (разомлев). А хорошо быть советским писателем…

Галилов (поддерживая разговор). Мы и не жалуемся. Только писать много приходится. Особенно жалоб и предложений.

Раздается звонок.

Успенский. Толь, будь другом, выскочи к калитке, погляди, кого ещё нам бог дает.

Галилов. Носит их, понимаешь. То тебе кандидат, то милиционер, у нас только Политбюро ещё в доме не было… (Выходит в сени).

Голдовский. Всё! Будем работать! Дальше у нас пьеса «Дядя Фёдор, пёс и кот».

Входит задумчивый Галилов.

Галилов. Завмаг приезжал. Им большую партию телогреек прислали. Из Алжирской народной республики. Не знает куда их девать. Нам не нужно?

Успенский. Возьмём парочку на пробу. И человека уважим, и сами погреемся. Только скажи, чтобы про валенки не забыл. На дворе уже давно гласность, а у нас одна пара валенок на двоих.

Голдовский. Ну, допустим, при наличии двух автомобилей, это не трагедия.

Успенский. В Сан-Франциско не трагедия. А в посёлке Клязьма Московской области – катастрофа. Случись метель – отсюда ни одна машина не вывезет.

Голдовский. Может, вам не валенки нужны, а трактор?

Галилов. Трактор, конечно, нужен… (Задумался). Пойду-ка я в баню. У меня там ещё австралийцы сидят голодные.

Голдовский.?

Успенский. Обыкновенные австралийцы. Муж, жена, трое детей и кенгуру.

Галилов. Путешественники. Их из гостиницы выселили, по случаю пленума Общества дружбы.

Успенский. Иди, Толя, а мы тут с Борисом Палычем об искусстве поговорим. Только не забудь, что я через полчаса уезжаю. В моё отсутствие займи гостя. В баньку своди. А то ещё подумает, что там одни иностранцы бывают.

Галилов. Да что он, дурак, что ли? У нас в этой бане вся современная литература жила и мылась… (Уходит).

Голдовский. Хороший человек Анатолий Юрьевич. Душевный, хозяйственный. Дядю Фёдора не с него писали?

Успенский. Тогда Толя у меня ещё не работал. Он, чудак, в то застойное время преступников ловил. А я с тем же успехом ловил издателей… «Дядю Фёдора» написал быстро и с удовольствием. Потом из повести сделал пьесу, которая сразу же стала шлягером. У нас в стране первым её поставил Московский областной театр кукол. Помню, я немножечко обалдел, когда увидел на сцене Дядю Фёдора ростом в два с половиной метра и почти трёхметровую куклу почтальона Печкина, которую «вели» два актера. Было это в одном из залов театрального музея имени А. Бахрушина, в красивом особняке у Павелецкого вокзала…