Жиль Делёз и Феликс Гваттари. Перекрестная биография

Когда не только рушится теология, но и истощается сам оптимистический разум эпохи Просвещения, Лейбниц помогает Делёзу отреагировать на столь же неотложный по своей теллурической силе вызов. Поэтому современные попытки спасти хоть что-то и строить на новых основаниях делают нас «ближе к Лейбницу, чем к Вольтеру»[1900]. Кроме того, иная метафизика, которую разрабатывает Делёз, метафизика, преодолевающая разрыв между субъектом и миром, наводящая мосты между живым существом и космосом, потому что повсюду в мире есть складки, хорошо согласуется именно с тематикой Лебница: «Чтобы субъект существовал для мира, нужно вложить мир в субъект. Вот эта-то скрученность и образует складку между миром и душой»[1901]. Такую складку можно разглядеть как в складках древнейших гор, например в герцинской складчатости, так и в потоках, в растениях и живых организмах – как в человеке, так и в животных.

Понятие складки становится оператором той самой трансверсальности, к которой стремился Гваттари. Кроме того, этот концепт может найти отклик у многих людей, так как соответствует ситуациям повседневной жизни. Именно эта связь с самой жизнью особенно радовала Делёза, о чем он упоминает в 1988 году, в год публикации книги, в «Алфавите». Он говорит о множестве писем, полученных от людей, которым показалось близким такое использование складки, например, от Ассоциации сгибателей бумаги, у которой есть свой собственный журнал и которая выразила Делёзу признательность: «Мы занимаемся одним и тем же делом. „Это просто чудо!“, – отметил Делёз»[1902]. Когда Делёз опубликовал свою книгу, уже существовала традиция изучения Лейбница: среди специалистов по нему – Луи Кутюра, Бертран Рассел, Марциаль Геру, Ивон Белаваль и в особенности Мишель Серр, благодаря которому мысль Лейбница в 1970-е и 1980-е годы зазвучала громче.

Можно ли говорить о том, что Делёз, как он сам выражался, сделал ребенка Лейбницу у него за спиной, в складках его мысли? Едва ли. Мишель Фишан, специалист по Лейбницу, вполне согласен с делезовским взглядом на Лейбница: «Перечитывая „Складку“ я подумал, что Делёз гораздо более верен Лейбницу, чем может показаться»[1903]. Снабдив книгу подзаголовком «Лейбниц и барокко», Делёз скорее уж вписывает себя в культурную, символическую рецепцию Лейбница, такую как у Кассирера, чем в собственно эпистемологическую рецепцию философии математики и логики, как у Кутюра: «Оригинальность подхода Делёза к Лейбницу в том, чтобы подойти к нему со стороны барокко»[1904]. С этой точкой зрения согласен и Брюно Паради, определяющий стиль Делёза через концепт, которым тот характеризовал метод Фуко, концепт «диагонали»[1905]. Фактически Делёз находит у Лейбница чувство множественностей, разрозненных элементов, разных областей, которые могут быть при этом связаны друг с другом благодаря захвату одного поля другим. Диагонали способны прочерчивать линии, вкладывать одни знания в другие и тем самым заставить резонировать друг с другом математику, поэзию, архитектуру, философию, музыку.

Наведение мостов остается постоянной задачей Делёза, который видит в Лейбнице философа, обеспечивающего циркуляцию между складками души и складками материи, складками мира. Это понятие помогает также уклониться от выбора между континуальностью и дисконтинуальностью, неподвижностью и разрывами, поскольку складка несет в себе «одновременно и реальное различение, и неразделимость»»[1906] . Складка становится вектором смешанных чувственных и умопостигаемых интенсивностей: она не отсылает ни к началу, ни к концу, ни к глубине, ни к высоте, но к одному только плану имманентности. Делёз ставит перед собой задачу выписать понятие складки таким образом, чтобы оно следовало за всеми изгибами мысли Лейбница: «Его гипотеза состоит в том, что барокко складывает складки»[1907]. Барокко, конечно, не само изобрело складки, которые можно найти еще в греческих скульптурах, но барочная складка, и именно это он подчеркивает, уходит в бесконечность: «Она [душа] не может с одного раза раскрыть в себе все свои тайны (replis), ибо они идут в бесконечность»[1908]. В лейбницевской системе Делёз находит форму витализма, близкую его собственным позициям. Витализм Лейбница состоит в утверждении, что «живое – это машина. Механическому противопоставляется именно машина»[1909]. Различает их то, что машина занимает сторону бесконечности, тогда как механическое – сторону конечности.