Жиль Делёз и Феликс Гваттари. Перекрестная биография

С точки зрения Филиппа Манга, чрезмерное превознесение меньшинств, которые оказываются единственными носителями становления и по самой своей сути расходятся с господствующим порядком, приводит к радикальному обесцениванию демократии. Правовое государство действительно кажется несовместимым с тремя основными темами делезовской философии – имманентностью, меньшинствами и становлениями. Права человека и юридически-правовой государственный аппарат мыслятся в качестве трансисторических, а потому и «трансцендентных» реальностей. Что касается демократии, которая определяется своим стремлением к социальному консенсусу, то она способна заткнуть рот меньшинствам ради большинства. Согласно же Делёзу, только «представитель меньшинства является креативным. Не может быть мажоритарного становления, существует лишь миноритарное становление. Мажоритарность представляет собой остановку, спад становления, так что любые формы становлений лишь блокируются мажоритарным»[2196]. Манг, однако, предлагает помыслить и развить делезианство вопреки Делёзу, подкрепляя поправки, обусловленные нашей постмодернистской эпохой, «его концепцией гетерогенеза социального и различных становлений истории»[2197]. Путь становления делезианства он видит в микрополитике, практиках, которые в какой-то мере дистанцировались от позиции подозрения, господствовавшей в 1960-е годы. В таком случае Делёз мог бы стать основанием для новой мысли, избавленной от его зависимости от марксизма и историцизма. Филипп Манг при этом больше критикует не самого Делёза, а определенную разновидность делезианства и особенно гваттарианскую прививку политической радикализации, сделанную еще в 1969 году.

Пол Паттон возражает Мангу, указывая на то, что три ценности делезианства, которым он предъявляет обвинение, никоим образом не являются антидемократическими[2198]. По его мнению, критика трансцендентности, заключающейся в апелляции к правам человека, у Делёза обосновывается его неудовлетворенностью тем, что относится к порядку бестелесных абстракций. Если и следует развивать права человека, делать это нужно конкретнее, обращаясь к заинтересованным группам населения, отправляясь от единичных ситуаций и изобретая новые законы. Паттон отвергает и молярное противопоставление большинства и меньшинства, используемое Мангом, поскольку оно не соответствует разработанной Делёзом и Гваттари концепции, по которой большинство и меньшинство не являются внешними или противостоящими друг другу позициями, поскольку находятся в отношении несовпадения. Что касается оппозиции философского концепта и мнения, из него не вытекает никаких следствий, которые можно было бы отнести к публичной сфере. Сопротивление настоящему, к которому призывают Делёз и Гваттари, нацелено, по мысли Паттона, на то, чтобы углубить грядущую демократию. Арно Виллани, со своей стороны, подвергает точку зрения Манга жесткой критике, поскольку она уклоняется от основного аспекта делезианства, а именно динамики, запускаемой линией ускользания, которая не имеет ничего общего с бинарными оппозициями, в которые Манг заключает делезианскую политику: «Демократию Делёз критикует не потому, что он скрытый аристократ. Дело не в том, что она делает много, а в том, что ее недостаточно»[2199].

У Жакоба Рогозенски, написавшего в числе прочих работ прекрасную статью о Делёзе для одного из номеров Le Magazine littéraire 1988 года[2200], мы обнаруживаем критические возражения, сформулированные Филиппом Мангом. Рогозенски по этому поводу вспоминал свой энтузиазм лицеиста, который познакомился с философией вскоре после 1969 года: «С Делёзом все стало проблематичным, все стало под вопрос»[2201]. Спустя двадцать лет, в 1988 году, он все так же приветствует ту вспышку молнии, которой Делёз стал в небе мысли. Делёз не остается безучастным: отправляет ему небольшое послание и посвящает своего «Лейбница». Однако, с точки зрения Жакоба Рогозенски, Делёз, в отличие от Лиотара, не позволяет мыслить катастрофы XX века: «Героизм Делёза заключается в том, что он идет до конца в радикализме 1960-х годов».[2202] Сегодня же Рогозенски особенно строг к делезианству. Он не находит в нем места для того, чтобы мыслить этику: Делёз, в совершенно спинозистском русле, не учитывает само желание творить зло. Это исключение вопроса зла не позволяет ему помыслить тоталитаризм, политический террор и, соответственно, важнейшие политические события XX века, такие как Шоа, Гулаг, красных кхмеров и т. д. Чтобы найти место для этики, необходимо найти его и для субъекта, эго, а в этом отношении, по мнению Рогозенски, Делёз, как и большинство философов его поколения, занимает позицию, которую он называет «легицидом», то есть позицию, отрицающую «я», которое должно быть унижено и раздавлено: