Читаем Жили-были мужики полностью

Пошло на рынке дело плохо, так баба наша в больницу работать попала (с Центра занятости направили), так и там все койки по фен-шую наставила (впрочем, за что и выгнали), и таких народных рецептов больным нараздавала, что заведующий отделением после того, как ему их рассказали, тоже под капельницу лёг. Ненадолго. И всё вспоминал, что хорошо, мол, что только услышал рецепты эти, а попробовать не пришлось.

Ну и вот так моталась она по жизни, моталась, да и вдруг воцерковилась. Да прям так ей по душе стало, потому как при случае могла объяснить недалёким гражданам, под какую икону, за что и сколько свечек ставить; как и в какие монастыри за чем ехать; напосылала всех, кого от ревматизма куда, кого от бесплодия, кого от мужниного пьянства, кого за благостью великой. Сколько заговоров на архангела Гавриила переписала да раздала, сколько молитв на пасхальную ночь, что от всех болезней выручат, сколько волшебных молитв на выгодную продажу – и не сосчитать! А уж в какое место иконы поставить, куда святую воду втирать, да что с веточками вербными делать и на чём их настаивать– так и не узнала удержу бабёнка наша! Особо популярен был заговор на 12 свечей к любым образам – «Благослови Господи, на полную суму,  на полный кошель, на серебряный рубль, аминь»! Настоятели только успевали паству в чувство приводить. А потому как электричества в ней было на десятерых запасено, так рецепты свои она не в одном приходе раздавала – везде поспевала, даже там, где ни по уму ни по сердцу, ни по времени её быть не должно было.

Мужик её давно плюнул уже на её дела, а когда она уж сильно его доставала своими порядками, то ругался сильно. Ну, тут грех хоть и есть, но доведись до любого – тоже заругаешься. А бабёнка, чуя, что мужик никак под её властью ходить не хочет, выводы себе делает: дескать, коли я то с Богом, то те, кто против меня – с бесами, получаются? И решила себе втихомолочку мужику своему отчитку заказать да сделать, чтобы, значит, беса из него выгнать. Ну, это у нас сказка долго сказывается, а у бабёнки тормозов нету, так что у неё получилось чуть ли не быстрее, чем мы читаем про неё. Мужичка уговорила (попыхтеть, конечно, пришлось, но уболтала, уболтала). Уж как – врать не буду, придумывать не стану, но получилось у неё.

И вот доехали они в самый что ни на есть монастырь, который бабёнке лучше всех приглянулся, да встали на службу. Мужичок наш нечасто в храме бывал, не все службы наизусть знал. Стоит, раз уж попал, не обращает внимание, что не по обычному канону служба идёт, да и народу на службе, прямо скажем, маловато, но виду не подаёт, молится как положено. А бабёнка наша всё нет-нет да и стрельнёт глазами на мужика своего: как там, дескать, бесы то, не лезут ещё?

Да вот незадача какая случилась: отчитку баба наша мужику заказала, а бес из неё вышел. С треском, с отрыжкой, с руганью, да так что бабёнка наша чуть наизнанку не вывернулась!

Ну, и в общем, как ни крути, а не зря дело делалось бабёнкино – не мужик, так она от беса избавилась. Правда, ненадолго, но это уже не про этот раз.

А пока обратно ехали, всё равно сделала вид, что ничего не помнит (да уж и сама поверила), а мужика так и так отругала за невнимание к ней. А к дому подъехали – у неё уж и забылось всё.

Притча двадцать первая

Жил-был мужик. Обычный вроде себе мужик, ничего особо выдающегося в нём не было. Такой, что в третий раз встретишь, и не вспомнишь, что раньше его видел. Жил себе потихоньку мужик, да пришло время ему не о зарплате задуматься, а о вечном. О пенсии. Ну, а где о пенсии задумался, там и о душе незадолго мысль приходит. До пенсии мужичку ещё попотеть придётся, об ней он ещё задумался только, а душа то вот она – даже иногда побаливать начинает. А поскольку мужик наш крещён был православным, то и дорога ему одна выходит – к Священному писанию да в храм. Ну и отмечался мужик наш и там и там. Почаще, конечно, надо бы, ну да уж как выходило, так и получалось.

И вот как то беда случилась: шёл себе мужичок наш, никого не трогал, думал и про душу, которая всё больше у него становилась, и про здоровье, которое как раз больше не делалось, да и не в самом светлом месте в аккурат против него балбес какой-то вырос неожиданно. Чего надо балбесу – непонятно, но то что пьяный он, слыхать было метров с пяти. Мужик и так его обойти пробует, и эдак, а не получается. Стоит этот верзила – не разойтись, не обойти, и ухмыляется красными глазами. А верзила из таких, про которых в деревне, откуда мой отец родом, говорили: «Сила ум заглотала». То есть силушка то есть и немалая, а вот с умом – беда совсем. А уж и настроился верзила, вроде как и ножик из кармана достаёт, да сейчас и порядки свои наводить будет.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Книжный вор
Книжный вор

Январь 1939 года. Германия. Страна, затаившая дыхание. Никогда еще у смерти не было столько работы. А будет еще больше.Мать везет девятилетнюю Лизель Мемингер и ее младшего брата к приемным родителям под Мюнхен, потому что их отца больше нет – его унесло дыханием чужого и странного слова «коммунист», и в глазах матери девочка видит страх перед такой же судьбой. В дороге смерть навещает мальчика и впервые замечает Лизель.Так девочка оказывается на Химмель-штрассе – Небесной улице. Кто бы ни придумал это название, у него имелось здоровое чувство юмора. Не то чтобы там была сущая преисподняя. Нет. Но и никак не рай.«Книжный вор» – недлинная история, в которой, среди прочего, говорится: об одной девочке; о разных словах; об аккордеонисте; о разных фанатичных немцах; о еврейском драчуне; и о множестве краж. Это книга о силе слов и способности книг вскармливать душу.

Маркус Зузак

Современная русская и зарубежная проза
Былое — это сон
Былое — это сон

Роман современного норвежского писателя посвящен теме борьбы с фашизмом и предательством, с властью денег в буржуазном обществе.Роман «Былое — это сон» был опубликован впервые в 1944 году в Швеции, куда Сандемусе вынужден был бежать из оккупированной фашистами Норвегии. На норвежском языке он появился только в 1946 году.Роман представляет собой путевые и дневниковые записи героя — Джона Торсона, сделанные им в Норвегии и позже в его доме в Сан-Франциско. В качестве образца для своих записок Джон Торсон взял «Поэзию и правду» Гёте, считая, что подобная форма мемуаров, когда действительность перемежается с вымыслом, лучше всего позволит ему рассказать о своей жизни и объяснить ее. Эти записки — их можно было бы назвать и оправдательной речью — он адресует сыну, которого оставил в Норвегии и которого никогда не видал.

Аксель Сандемусе

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза