Читаем Жили-были мужики полностью

И вот, как на грех, уехали у них жёны куда-то с детьми, а мужички наши волю започуяли. Так и так от свободы пьяные, да ещё и выпили крепенько. А разговоры то всё про молодость да про подвиги, а тут получается: сидят одни, да и никто не мешает, повспоминали себя молодых, разгорелась в груди память весёлая, да и пошли за какой-то надобностью. Или в гости или за добавкой – тут уж теперь у них не спросишь, потому как так и не доехали они ни до куда, а только что в аккурат до смертушки своей. И, хотя в протоколе записано было, что водитель, которому они под машину попали, и пьяный был, и правила нарушил, но теперь уж нам не разобраться.

Полиция потом так и сказала: от машины, мол, только колёса можно взять, а остальное только на лом. Мужиков тоже, как положено – в морг, да в последний путь, а души их полетели место своё искать. Три дня, как положено, вокруг дома маялись, а уж как тела закопали, так и душам пора пришла определяться.

И всё как всегда получалось – как куда ни полетят, так всё вместе. До тех самых пор, пока пора мытарства не начались. А вот тут как отрезало их друг от друга: один, чуть прихрамывая, да оступаясь, всё вперёд и вперёд, да уж и не видать его совсем; а второго бесенята так схватили, что белый свет только вспоминать ему осталось. Всё припомнили ему: и яблоки соседские, и стёкла битые и драки, и девок весёлых, и водку с руганью– ничего не пропустили. Дерут мужика нашего, как липку на лапти, а он не то что вырваться, а и передохнуть не может. Еле как сподобился, да и кричит бесенятам: дескать, что ж вы, изверги, меня одного-то мурыжите? вон ведь со мной всегда ещё один был, хоть чуточку от меня на него перейдите, куда ж вы его, черти, задевали? А черти ему в ответ: нет, мол, мил человек, он для нас как угорь, мылом намыленный, мы никак его ни схватить ни зацепить не можем, потому как ты, нехристь, как жил, так и жил, а этот под конец воцерковился да почти во всех грехах исповедался. И теперь даже если мы его и схватим, так всё равно надолго удержать не сможем, а вот ты так уж и попался, тебе, знать, за двоих и страдать.

Так и замотали душу мужичкову.. Вот и получилось, что только после смерти и разошлись у мужиков наших пути-дорожки. Каждому – своё!

Притча двадцать четвёртая

Жил-был мужик. И так у мужика вышло, что всё время ему везло. Прямо с детства. Про таких у меня знакомые инспектора ГИБДД говорят: «фартовый»! Ну, что ни натворит, куда не вляпается, а не попадается. Ни инспекторам, ни начальству, ни жене. Ну и, натурально, уверовал мужик наш, что кроме него никто его счастье не скуёт. А время постарше стало мужику, так он и вовсе учительствовать начал. Мол, вы там сами разбирайтесь, а коль дело ваше дрянь, так сами вы все и виноваты! Мол, нажать надо, проявить смекалку, расторопность да мозгами пошевелить, и всё: все проблемы ваши вы и решать сможете. А уж коль нет у вас ничего, так это опять же – сами виноваты: всё в ваших руках!

Подольше пожил – совсем наставником стал: наукам и в школе и в университете обучался, верхушек нахватал, и начал всех жизни учить, да особое своё мнение распространять. И никакого спаса от его учения не было: уж как языком зацепится, да уши свободные найдёт, и ну давай разглагольствовать: и местной администрации достанется, и коммунальщикам, и торгашам, и правительству. Подразгорячится, так и шоферам с парикмахерами доставалось. Дескать, и шофера все – быдло, ездить не умеют, а туда же; и парикмахеры как ни показывай, как тебя подстричь, а всё равно подстригут, как умеют; а уж у коммунальщиков и вовсе других забот нет – дай трубу под асфальтом проложить, чтобы, когда выкапывать, грязи побольше было. Ну, защищать мы никого не будем, кое-кому и за дело доставалось, но сейчас не о том.

Да всё не просто так мужик наш разглагольствовал – статейками в популярных журнальчиках прикрывался. И всё под свой рационализм дело подобъёт: и дружба у него это список взаимных услуг, и свадьба это условия брачного контракта, а любовь так и вовсе рефлексы и химические реакции организма.

При таком раскладе больше всего от него верующим доставалось. Верующие – народ особый, атеисты их не понимают. А потому как почти каждый верующий начинал с того же, то им им атеистические россказни хоть и не по нутру, но знакомы. Как в пословице: «Дурак умного не поймёт, потому что никогда умным не был, а умный дурака может понять, потому что сам когда-то был таким». Но, как бы ни было, и верующие с ним особо не общались: кто занервничает и отойдёт, кто перекрестится («.. избави нас, Боже, от людей некоторых..») и тоже отойдёт, а мужичку нашему и невдомёк, что это говорить с ним не хотят, он то думает, что он победитель, и оттого ещё больше гордыня его распирает. Ну и дальше прёт на правах победителя.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Книжный вор
Книжный вор

Январь 1939 года. Германия. Страна, затаившая дыхание. Никогда еще у смерти не было столько работы. А будет еще больше.Мать везет девятилетнюю Лизель Мемингер и ее младшего брата к приемным родителям под Мюнхен, потому что их отца больше нет – его унесло дыханием чужого и странного слова «коммунист», и в глазах матери девочка видит страх перед такой же судьбой. В дороге смерть навещает мальчика и впервые замечает Лизель.Так девочка оказывается на Химмель-штрассе – Небесной улице. Кто бы ни придумал это название, у него имелось здоровое чувство юмора. Не то чтобы там была сущая преисподняя. Нет. Но и никак не рай.«Книжный вор» – недлинная история, в которой, среди прочего, говорится: об одной девочке; о разных словах; об аккордеонисте; о разных фанатичных немцах; о еврейском драчуне; и о множестве краж. Это книга о силе слов и способности книг вскармливать душу.

Маркус Зузак

Современная русская и зарубежная проза
Былое — это сон
Былое — это сон

Роман современного норвежского писателя посвящен теме борьбы с фашизмом и предательством, с властью денег в буржуазном обществе.Роман «Былое — это сон» был опубликован впервые в 1944 году в Швеции, куда Сандемусе вынужден был бежать из оккупированной фашистами Норвегии. На норвежском языке он появился только в 1946 году.Роман представляет собой путевые и дневниковые записи героя — Джона Торсона, сделанные им в Норвегии и позже в его доме в Сан-Франциско. В качестве образца для своих записок Джон Торсон взял «Поэзию и правду» Гёте, считая, что подобная форма мемуаров, когда действительность перемежается с вымыслом, лучше всего позволит ему рассказать о своей жизни и объяснить ее. Эти записки — их можно было бы назвать и оправдательной речью — он адресует сыну, которого оставил в Норвегии и которого никогда не видал.

Аксель Сандемусе

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза