Жили-были мужики

Струхнул наш мужик не на шутку, потому как драться не умел – не надобно ему такое умение в жизни было, и как с такими верзилами разговаривать, тоже не знал. Да и то сказать – тут сразу и не всякий дипломированный психолог вырулит. Побоялся, побоялся мужик наш, да и ничего лучше не придумал, как начать псалом читать. Да с перепугу в голос получилось, да уж так звонко и уверенно, что и не у каждого дьяка в литургию получится: «Господь пасет мя, и ничтоже мя лишит…»

Читает мужик и чует, что дух у него укрепляется, и вроде как даже здоровья прибывает. А верзила наш оторопел: никогда ему псалмов не читали, когда он за ножиком в карман лез, да так оторопел, что и хмель мало-мало повыветрился, и кровь из глаз оттекла. Постоял он, постоял, да и в непонятке своей решил заднюю передачу включить, да и ушёл. Быстро ушёл, почти побежал. Мужичок наш видит – дорога свободная, перекрестился, и пошёл дальше, духом и верой укреплённый, да опытом начинённый.

Долго ли, коротко ли время прошло, а коль раз встретились два человека на одной дороге, то знать, оба по ней и ходят: а значит, встретятся и ещё раз. И у наших так и получилось. Встретились. Мужик наш дело знает уже, опять за псалом, а верзила ухмыльнулся только, да и не стал мужика слушать, а ножик то таки достал.

В общем, мужику нашему досталась операция и больничный на пару месяцев (слава Богу, а то ведь и панихиду могли заказать), а верзиле прокурор просил восемь лет, но судья сбавил до шести.

И теперь мужичок наш гораздо трепетнее к жизни относится, потому как осознал: нельзя искушать даже и во славу Божью.

А верзила теперь отбывает наказание, да за кружкой чифера всем рассказывает, как он против Бога воевал, да и выиграл.

Так что у него все беды ещё впереди.

Притча двадцать вторая

Жил-был мужик. И было у мужика много знакомых. И друзей и так, и всерьёз и понарошку. Много где мужик бывал, да вроде нигде грязью не лепил никого, и много где его знали и помнили, и помнили хорошим словом. А мужичок наш всё по сторонам смотрел и наблюдал, что да как. Не со зла, не с умыслом, а так, просто для понимания. И много чего уже пришлось мужику нашему понять и увидеть, и про жизнь, и про смерть, и про отношения в жизни, и про жизнь в отношениях.

И вот как то раз слышит мужик наш, что один из его знакомых заболел сильно. Мало что сильно, так ещё и безнадёжно. Не вылечить. Совсем никак не вылечить, и врачи по времени выдали больному три года. Ну, может чуть больше, может, чуть меньше, но по основному календарю так. Три года. Тысячу сто дней.

И узнал он про своего знакомого от друга, с которым встретиться случилось. Выпал свободный вечерок, сели они пива попить за разговором приятным, да отдохнуть от суеты, а тут вот такое и узналось. И разговор потух как-то, и тема для продолжения не нашлась, и так и замолчали друзья. Молча пиво допили, и разошлись потихоньку.

А дома потом мужик наш всё думал – вот как бы ему так пришлось? жил, жил, и вдруг нА тебе вот: три года осталось! И что тогда? Куда и как? И зачем, главное? И уже надо ли? И так нет-нет да и задумается мужик наш, что откуда, и кому куда. И задумается и вроде как даже и придумает что-то умное, мол, вот как надо-то! И даже вроде и умно получается. А получилось то всё как раз наоборот: тот, кому врачи три года намеряли, может, их и прожил, врать не буду, время не пришло ещё, а вот тот, с кем мужик наш пиво пил, и года не прожил с тех пор: и здоровья на двоих было отмеряно, а вот поди ж ты: не то тромб, не то сердце не выдержало чего, а только щёлк! и всё… Ладили одного проводить в дорогу без возврата, а ушёл другой.

А тот, по кому слёзы лили – жив пока! Как и все, в общем. Только одним сказано, когда ждать, а другие ещё не в курсе..

Притча двадцать третья

Жил-был мужик. Помотала жизнь мужика, и если Фёдора Сухова судьба носила «от Амура до Каспийского моря», то мужик наш по географии не так сильно перемещался, а вот в профессиональных праздниках мужику нашему вольготно жилось: при желании чуть не каждый месяц можно было отмечать какой-нибудь. Но так уж вышло – или закрывалось предприятие, или в другом месте бонусов другое количество было, а только помотался наш мужик по профессиям и специальностям, да и в конце концов осел в школе, потому как в основном дипломе у него было прописано: «Учитель». Деньги, конечно, не великие, но стабильные, а уж загружают так, что даже про болячки думать не успеваешь, а это тоже дело немалое.

И вроде как пошло дело у него, хоть и не занимался он таким благородством никогда: к второму году научился отчётности да журналы вовремя заполнять; все бумажки с подписями и уведомлениями (от которых уже скоро даже и дворникам не увернуться будет) подписывать да сочинять; к третьему году разобрался, про что и как детям рассказывать, и чем урок-лекция отличается от урока – совместной работы, и чем отметка от оценки, тоже вспомнил.