Читаем Жили два друга полностью

"Он уже не обернется, - с горечью подумала Зарема. - Сейчас он занят обзором приборной доски, взлетпой полосы и ни за что уже не обернется". Но она ошиблась. Уже находясь на взлетной полосе, Демин распахнул над собой фонарь, быстро привстал на сиденье и помахал издали рукой в черной краге. А потом шгурмовик долго бежал по широкой груитовой полосе, будто никак не хотел от неё оторваться. Прежде чем лечь на курс, он по традиции на бреющем прошел над самым центром аэродрома.

Это Ветлугин завел такой порядок. Если экипажи уходили на особенно сложное задание либо возвращались из боя, сделав что-то необыкновенное, они имели право пройти на бреющем.

У Заремы всегда рождалось радостное чувство гордости, если видела она низко-низко над собой широкие распластанные крылья летящего ИЛ а, тонкие ствоты пулеметов и пушек, пилотскую кабину, сверкагошую в солнечных лучах, и, самое главное, слышала рев мотора, басовитым водопадом низвергающийся на землю рев, от которого вибрировало все вокруг и дол го - долго раскалывался воздух. Всегда так было. Но сейчас и лихой бреющий полет не мог развеять чувства тревоги. Она стояла на опустевшей стоянке, вглядываясь в горизонт на западе. Там, за горизонтом, далеко-далеко едва слышно погромыхивала канонада, а на их полевом аэродроме было тихо, спокойно. Над землянкой полкового КП от ветра крутился жестяной флюгер, на радиостанции устанавливали связь с улетевшим экипажем, и чей-то хритоватый голос повторял позывные аэродрома, в штабе фронта ктото принимал первое донесение о вылете на разведку обороны Зееловских высот "тринадцатой".

Зара стояла на опустевшей стоянке до тех пор, пока пе почувствовала на плече тяжелую, заскорузлую руку.

- Горюешь, дочка? - словно издалека донесся до неё спокойный басок. Ты не тово... не растравляй себя думами. Все должно в полном порядке завершиться. Как в авиации.

- Спасибо, Василий Пахомович, - встрепенулась она, - вы всегда умеете вовремя доброе слово вставить.

Спасибо, родной. А как вы думаете, задание это не очень опасное?

- Да ведь как тебе сказать, дочка, - неопределенно вздохнул "папаша" Заморин. - Разведка, она и есть разведка. И ты это не хуже меня знаешь. Сама по себе разведка с воздуха - она ещё ничего, но вот фотографирование...

- А что фотографирование?

"Папаша" Заморин достал кисет, свернул "козью ножку" из последнего номера фронтовой газеты. На её отрывке из названия "Бей врага" осталось лишь "ага".

Отвернувшись от Магомедовой, он стрельнул в небо седоватым облаком едкого дыма, не торопясь молвил:

- Да, есть в этом задании одна особенность. Я бы даже сказал противная особенность. Когда летчик фотографирует, он идет по прямой. Без всякого маневра, понимаешь? А впрочем, ни к чему об этом говорить. Наш командир и не на такие задания, да ещё без прикрытия, ходил, и то возвращался. Командир у нас геройский, он из любого положения выпутается. Давай лучше кликнем пашего Рамазана да "козлика" забьем. Так оно лучше будет. И время скоротаем, и волнения, глядишь, поубавятся.

- Но ведь нас же только трое, - вздохнула Зарема, - а в домино нужен четвертый.

- Ах я старый хрыч, совсем об этом позабыл! - хлопнул себя ладонью по лбу старшина. - Вот видишь, дочка, как нам без командира приходится. Даже "козлика" не получается. Однако голь на выдумки хитра. Нашему горю помочь можно. Эва! - он заполз левой рукой в бездонный карман своего видавшего виды промасленного комбинезона и вытащил потрепанную колоду карт. "Козлик" не получится, так "дурачка" врежем. Рамазанов, ходи сюда шибче.

Моторист, возившийся с маскировочной сетью, добродушно закивал головой.

- Приказ, старшина, для Фатеха закон. Сейчас у тебя буду.

Они сели за деревянный столик, за которым вместе с командиром часто коротали свободное время. Заморин ловко разбросал карты. Туз выпал Заре, но она, занятая своими думами, не обратила на это внимания, продолжала сидеть молча, скрестив руки на груди.

- Зарем, тебе сдавать, - напомнил вполголоса Рамазанов.

- Я сейчас, - быстро откликнулась девушка.

Сыграли три партии, и в двух из них Магомедова неизбежно оставалась в дураках. Рамазанов протяжно вздохнул, метнул на оружейницу добродушный взгляд.

- Счастливый ты, Зарем... в карты не везет, любовь повезет.

Заморин из того же глубокого кармана, из которого извлекал буквально все: гаечные ключи, пасатижи, махорку, карты, - достал тяжелые древние карманные часы, открыл тугую посеребренную крышку. По его расчету экипаж Демина должен был возвратиться минут через десять.

- Еще разок сдадим, что ли? - предложил on Q деланным равнодушием. Играли молча и скучно, без обычных веселых выкриков и шуток. Закончив кон, больше тасовать колоду не стали. Она застыла в руках у Зары.

- Василий Пахомыч, - тихо спросила она, - может быть, я на КП схожу посмотрю, что на радиостанции делается, а?

- Сиди, дочка, не надо, - мягко отсоветовал старый механик, - ты же знаешь, что туда не пускают посторонних.

- Да какая же я посторонняя, - вспыхнула Зарема, по Заморин спокойно возразил:

- Майору Колосову ты этого не докажешь. Он хотя и добряк, по формалист.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих казаков
100 великих казаков

Книга военного историка и писателя А. В. Шишова повествует о жизни и деяниях ста великих казаков, наиболее выдающихся представителей казачества за всю историю нашего Отечества — от легендарного Ильи Муромца до писателя Михаила Шолохова. Казачество — уникальное военно-служилое сословие, внёсшее огромный вклад в становление Московской Руси и Российской империи. Это сообщество вольных людей, создававшееся столетиями, выдвинуло из своей среды прославленных землепроходцев и военачальников, бунтарей и иерархов православной церкви, исследователей и писателей. Впечатляет даже перечень казачьих войск и формирований: донское и запорожское, яицкое (уральское) и терское, украинское реестровое и кавказское линейное, волжское и астраханское, черноморское и бугское, оренбургское и кубанское, сибирское и якутское, забайкальское и амурское, семиреченское и уссурийское…

Алексей Васильевич Шишов

Биографии и Мемуары / Энциклопедии / Документальное / Словари и Энциклопедии
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное