Читаем Жили два друга полностью

- Да, вы правы, Василий Пахомович, - грустно согласилась она и нервно затеребила длинными тонкими пальцами подол юбки. Рамазанов, сочувствующими узкими глазами все время на неё глядевший, решил её развеселить и вдруг запел веселый татарский куплет отчаянно громким голосом:

Чаю пьешь - орлом летаешь,

Водка пьешь - свинья лежишь,

Деньга есть - с чужой гуляешь,

Деньга нет - к своей спешишь.

Все так и грохнули со смеху. Зарема даже слезинки смахнула с глаз. Но прошла минута, и снова напряженное ожидание сковало всех. Зарема с волнением смотрела на запад. Из-за Одера ветер нагонял тугие весенние облака, тяжелые от накопившейся влаги. Они быстро смыкались, образуя серый непроницаемый полог, упрягавший землю от солнца. Сколько ни вслушивалась Зара в пависшую над аэродромом тишину, так и не могла уловить ни одного звука, чем-либо похожего на далекий гул мотора. Молчал и Заморин, тяжело отдуваясь, смотрел на раскрытый циферблат часов, на быстро скользящую секундную стрелку. Лишь Рамазанов старался казаться беспечным.

- Уже время вышло, - прошептала Зарема, побледнев.

- Мои на три минуты отстают, - брякнул Заморин негромко, но вдруг весь подобрался, навис над столом своей огромной тяжелой фигурой. - Тише! Нишкните! - произнес он взволнованно, - кажется, идет! - На сером обветренном лице механика, иссеченном глубокими морщинами, появилась широкая, добрая улыбка. - А что я вам говорил, громадяне? Наш командир из любого пекла вырвется. Разве не так? А вы не хотели слушаться старика Заморина. Особенно ты, Зарема.

Девушка тоже вскочила и от радости повисла на его сильной руке:

- Василий Пахомович! Я действительно слышу.

- Якши, Зарем, я тоже слышу, - в тон ей выкрикпул Рамазанов.

И действительно, где-то далеко-далеко, трудно было даже понять, с запада пли с юга, смутно доносился гул одинокого авиационного мотора. Когда он окреп, стало ясно, что самолет приближается с запада. Все трое увидели быстро растущую точку. Самолет шел под нижней кромкой облаков, но потом резко снизился и продолжал полет почти над самой землей.

- Смотри ты, на бреющем возвращается, - отметил Заморип, - значит, с победой.

Уже отчетливо были видны не только пос, но и плоскости "Ильюшина", и его горбатые кабины. Совсем близко был он от окраины аэродрома, и Заморин, перевидавший на своем веку сотни посадок, знающе прокомментировал:

- Сейчас он над посадочным "Т" пробреет, "горкой"

высоту наберет и потом по всем правилам заходец сделает...

Но вдруг он осекся. На глазах у всех зеленый горбатый ИЛ дважды шшерхнулся синеватым дымком и, словно споткнувшись, стал терять последние метры высоты.

Не выпуская шасси, он с небольшим креном повернул нос в сторону своего капонира и пошел прямо на него, будто хотел врезаться в шершавые гребни насыпи.

- Что он творит! - испуганно вскрикнула Магомедова.

Тяжелое тело "Ильюшина" быстро проваливалось вниз, и уже было видно, что винт стоит во флюгерном положении, как лопасти мельницы в безветрие. На широкой посадочной полосе зачем-то дали три зеленые ракеты подряд, но это уже никак не могло повлиять на ход посадки. Хрупкий весенний воздух не мог удержать тяжелую машину, и она все валилась и валилась вниз.

Так, без выпущенных шасси, "Ильюшин" метрах в тридцати от капонира и плюхнулся на уже подсохшую землю. Винт выбросил вверх её влажный пласты, зарылся в давно не паханную почву. Комья земли обдали фюзеляж, заляпали остекленный фонарь. И стало тихо только жаворонки, припадая к земле и отскакивая от нее, испуганно тренькали.

- С командиром беда! - закричал отчаянно механик, но Зара его уже не слышала. Все поняв, она уже мчалась по весенней земле к безмолвному самолету. Она бежала, откинув назад голову, ветер плескал ей в лицо ожесточенно трепал волосы. Иногда подошвы сапог оскальзывались, но она и не думала смотреть себе под нот и, чтобы выбирать хорошую дорогу. Глаза её, сухие, остановившиеся, не моргая, смотрели на пилотскую кабину, пот струился по лицу. Было странно, что на самолете не совершалось никакого движения. Он словно врос в землю, как не на месте поставленный памятник.

- Коля! - отчаянно шептала она. - Николенька родной, что ты?

От командного пункта в сторону самолета отъехал "виллис", но Зара была уже у цели. По распласганному на земле крылу продвинулась она к кабине, увидела в фонаре щель и в ней окровавленную руку. Демин не в силах был сдвинуть фонарь.

- Коля, родной! - запыхавшись, повторяла она. - Подожди, я тебе помогу, все будет хорошо... Все будет хорошо!

Цепкими руками схватилась она за обрез крышки, потянула её назад. Но крышку, видно, заклинило, она пи капельки не поддалась. Зсяра видела забрызганный красными пятнами, иссеченный зенитными осколками плексиглас, дыры в нем и навалившегося на ручку управления Демина. Доска приборов была побита, зияли дыры и в обшивке. На спине комбинезон летчика был мокрым. Большое пятно расползалось выше поясницы, Странная неподвижность Демина на мгновение ошеломила её.

- Убили! - устало выговорила Магомедова и ещё раз рванула руками неподдающуюся крышку кабины.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих казаков
100 великих казаков

Книга военного историка и писателя А. В. Шишова повествует о жизни и деяниях ста великих казаков, наиболее выдающихся представителей казачества за всю историю нашего Отечества — от легендарного Ильи Муромца до писателя Михаила Шолохова. Казачество — уникальное военно-служилое сословие, внёсшее огромный вклад в становление Московской Руси и Российской империи. Это сообщество вольных людей, создававшееся столетиями, выдвинуло из своей среды прославленных землепроходцев и военачальников, бунтарей и иерархов православной церкви, исследователей и писателей. Впечатляет даже перечень казачьих войск и формирований: донское и запорожское, яицкое (уральское) и терское, украинское реестровое и кавказское линейное, волжское и астраханское, черноморское и бугское, оренбургское и кубанское, сибирское и якутское, забайкальское и амурское, семиреченское и уссурийское…

Алексей Васильевич Шишов

Биографии и Мемуары / Энциклопедии / Документальное / Словари и Энциклопедии
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное