Жили два друга

- Подожди, дочка, - раздался над её головой суровый голос Заморина. Глаза проплакать - это легче легкого. Рано причитать начала. - Он, как маленькую девочку, отодвинул её в сторону, огромными лапищами схватился за обрез фонаря, и он со скрипом подался назад, обнажая залитую кровью пилотскую кабину. Правая рука Демина, которой он пытался открыть фонарь, беспомощно упала, и резкая боль, вероятно, привела летчика в чувство. Он открыл глаза, увидел Магомедову.

- Зарочка! Ранило меня.

- Куда тебя? - тихо вскрикнула она. - Куда, Коленька?

Но взгляд Демина стал гаснуть. Не поднимая тяжелых век, он пробормотал:

- Я бы мог посадить и на полосу... но я хотел поближе к тебе... Скажи командиру, пусть поскорее проявят пленку... у них там три яруса заграждений... у них на южном секторе обороны...

- Я здесь, Демин, - сказал наклонившийся над летчиком Ветлугин, но старший лейтенант его уже не слышал. Тело его откинулось на жесткую спинку сиденья.

Ветлугин наклонился к самому его уху, громко прокричал:

- Слышь, Демин! Спасибо тебе! Пленки сейчас проявим. Все как есть маршалу доложу. А тебя сейчас в госпиталь. Чинить тебя надо. Всех нас время от времени чинят. - Он обернулся и зычно скомандовал санитарам: - Носилки! - Потом отозвал в сторону Магомедову и иегромко распорядился: - Ты поедешь, Зарема, с пим.

Глава

четвертая

Фронтовой госпиталь помещался в небольшом немецком городке, столь стремительно отбитом у фашистов, что ни одна постройка не была здесь разрушена. В нескольких кварталах от городского вокзала, обнесенное каменным забором, стояло в окружении высоких красноватых корабельных сосен шестиэтажное здание, издали напоминающее костел. Такое сходство усиливалось ещё и тем, что на мрачноватом грязно-сером фронтоне был вылеплен аляповатый барельеф. Высокая черно-бронзовая мать несла на руках младенца. Лицо её из потускневшей бронзы безучастно смотрело на нового обитателя планеты, и трудно было поверить, что скульптор, затевая свою работу, намеревался создать символ материнства и младенчества. Тем не менее это было так. По приказу самого Гитлера строилось ото здание. Было оно задумано как особо привилегированный родильный дом. куда направлялись лишь жены самых влиятельных представителей нацистского общества.

Однако война все круто изменила. Пришлось знатным роженицам спешно эвакуироваться, и в те самые палаты, где ещё в начале сорок первого года величественно попискивали на радость Адольфу Гитлеру и его клике самые идеальные арийские потомки, пачками стали поступать тяжело раненные немецкие офицеры с Восточного фронта, оглашая стонами и отборной бранью высокие своды этого почти священного здания, и черио-бронзовая мать на фронтоне не знала, куда отвернуть лик от этой печальной действительности.

Как только окруженный фашистский гарнизон капитулировал, советское командование разместило в этом здании фронтовой госпиталь. Здесь все осталось как было, и даже лифты действовали.

Но Демина в просторном лифте не поднимали. Он остался внизу, на первом этаже, где в ту пору была главная операционная и находились тяжелораненые и нетранспортабельные. Сестры s подкатили тележку и перенесли на неё Демина. Одна из них, пожилая, "некрасивая, с птичьим, неприветливым лицом, сказала Магомедовой:

- Вы останетесь здесь.

- Может быть, я чем-нибудь помогу? - робко предложила свои услуги Зарема, но сестра повторила тем же непроницаемым голосом: - Вы останетесь зцесь.

И Зарема осталась. Она не видела, как, готовя к операции Демина, сестры разрезали на раненой ноге сапог и освобождали его тело от пропитавшегося кровью комбинезона, не слышала, как стонал он в эти минуты. Сидя на жестком откидном кресле, предназначенном для посетителей, опа подавленно рассматривала просторный зал приемного покоя. Был он такой же мрачноватый, как и все помпезное сооружение родильного дома. Темные потолки, темные панели на стенах из какого-то тяжелого дуба, даже подвескн массивной люстры и те темные.

Сквозь широкие окна света вливалось немного, его не пропускали толстые стволы сосен, их мохнатые кроны, угрюмо нависшие пад зданием. В полутемном пале было безлюдно. Врачи и медсестры в белых халатах проходили редко. Торопливая походка, приглушенные коврами шаги делалж их похожими на призраки.

"Страдные людд немцы, - думала невпопад Зарема, чтобы хоть как-то отвлечься от суровой действительности. - Строят добротно, прочно, но как будто бы умышлсппо подбирают мрачные тона. И как у них архитекторы не могут понять, что жилище по душе человеку, когда оно веселое, светлое. А у них все давит на психику, на настроение".