Жили люди как всегда. Записки Феди Булкина

Здесь, холодея от ужаса и отвращения, насмерть перепуганный и несчастный Степан Семенович убедился повторно и полностью, что человек, отражавшийся в зеркале, не имеет с ним ничего общего. Даже говорить было нечего, это был не он, да и все.

Отражение таращилось, щурилось, моргало из-под стекла, приближалось и удалялось, вертелось то так то сяк, синхронно двигалось, словом, дразнилось, как это свойственно всякому отражению, и лишь то, что отражение даже близко не походило на отражаемого, меняло до состоянья ночного кошмара эту банальную бытовую сценку.

Степану Семеновичу сделалось очень нехорошо, совершенно нехорошо от этого, даже жутко, и тогда он вспомнил про паспорт.

Как известно, паспорт есть удостоверение личности, и если отражение в зеркале еще может кто-то подделать (черт его знает кто, как и зачем), но подделать, не опасаясь статьи закона (ибо в нем такой почему-то нет), то фальсификация с паспортом – вещь очевидно преступная, беззаконная, подлежащая суду и возмездию.

В последний раз (не обижайтесь, а уж скажем как есть) на это самое удостоверение всех нас с вами, товарищи, фотографируют в сорок пять, где далее стоит ограничение наших планов, возможностей и надежд в виде не нуждающегося в объяснениях слова «бессрочно».

Степану Семеновичу недавно стукнуло шестьдесят, то есть со дня отсчета срока бессрочного минуло пятнадцать лет.

Время течет, точит камень, осушает моря, бег по кругу стрелок меняет, да, но не до такой же степени! – думал ошеломленный Степан Семенович, открывая паспорт. Человек, что мрачно смотрел из паспорта на него, и человек, что не менее мрачно смотрел из него на паспорт, не напоминали друг друга даже приблизительно, отдаленно!

Стало ясно, что преступники, подменившие Степана Семеновича в зеркале, не решились криминальничать с государственным документом. Они всего лишь подделали изображение в раме, как музейные похитители, вынули из зеркала подлинник, однако можно было пойти в полицию с этим вот зеркалом, показать им там это вот отражение, чтобы сверили экспертизой с фото на паспорте. Можно, можно было вывести негодяев на чистую воду…

Тут, почувствовав, что какой-никакой, а выход из страшного положения найден, Степан Семенович с облегчением вспомнил еще и про жену свою, Машу. Уж она-то знала его не хуже паспорта с зеркалом, как облупленного.

Теперь у Степана Семеновича были не только доказательство в трельяжном изображении и фотография в паспорте, очевидно иллюстрировавшие совершенное над ним преступление, но и живой свидетель всей этой пугающей комбинации. И из комнаты, вместе с паспортом, опасаясь, чтобы раз так, то и паспорт не выкрали, он пошел на кухню к жене и, остановившись на пороге, прижимая к пижаме свое спасение, красную книжечку, произнес как можно спокойнее, губами дрожащими, едва слышно:

– Маша… только ты не пугайся…

– Господи, что еще?!

– Посмотри на меня… посмотри как можно внимательней…

– Ну и?

– Маша… ты меня узнаешь?..

– В смысле? – спросила Маша.

Всемогущий Подорожкин

Удивительную историю прочитал в новостях. Потрясен совершенно.

Человек со сломанным позвоночником от турецкого города до русского побережья переплыл за семнадцать дней море! Ничего нет невозможного человеку… абсолютно нет ничего!

Хотел даже по этому поводу ей в палатке цветов купить. Но не стал. Во-первых, сомневаюсь, как воспримет это она. Во-вторых, слишком дорого.

Ф.М. Булкин

Долго ли, коротко, а случилось-таки с Подорожкиным на анапском побережье чудо. Шел он брегом морским от своего санатория вдоль барханов. Прошлым вечером крепко выпивши, женой изгнанный, без бумажника, бос, с одним полотенцем. Голова у него гудела, и оркестром величественным подпевало гудению море.

Подорожкин был человек мечтательный и даже в момент похмелья находил в воображаемом утешение. Представлял он себе другую, более дружелюбную, благодарную (синеокую, златокудрую, юную) женщину вместо жены своей и все прочее, что способен представить, но не способен осуществить человек, идущий вдоль моря. И поскольку денег не было окончательно, ибо жена из реальности бумажник от Подорожкина спрятала, бедняга, разумеется, мечтал о глотке живительной влаги.

Рассуждая так, забрел он в ту ничейную прибойную полосу, где разрушенные здания эпохи строительства светлого будущего, огражденные под строительство новое, свидетельствуют как о тщетности людских чаяний, так и о том, что чаянья эти бессмертны.

Подорожкин перепрыгал по камушкам горную речку и хотел уже либо лечь, либо зашагать дальше, как вдруг морская волна выкатила пред босыми ступнями его запечатанную бутылку…