Жили люди как всегда. Записки Феди Булкина

Хорошо, когда человек умеет противостоять желаньям своим. Ибо так же далеко воображение наше от реальности, как надежды юности – от реализовавшей их старости и тем паче итога.

Валентин Андреевич обладал подобным умением, даром терпения и смирения, и нередко, проснувшись средь ночи, мучимый жаждой, полежав под одеялом пару минуточек, даже это желание находил в себе сил усыпить. Все желанья прежние появлялись в нем в результате какого-нибудь события, наблюдения, ощущения физического – пояснением, комментарием; словом, приходили и уходили желанья от человека этого, не преобразуясь в движение.

«Пожелай!» же вспыхнуло в голове его совершенно внезапно, безотносительно, беспричинно… ослепительным светом. Мало того, слово было произнесено столь убедительно, что хотелось попробовать… Мало и этого: в нем было пусть не обещание, но… надежда.

«Пожелать?» – Валентин Андреевич вздрогнул. За окнами проползал коротенький сумрачный день. Крыши, трубы и стужа. «ПОЖЕЛАЙ!» – снова вспыхнуло в голове, еще более оглушительно, подобно громовому разряду, молнии, что в глазах его защипало, а внутри загудело. Валентин Андреевич с ужасом стиснул голову, сжал виски, но под пальцами продолжало гудеть и вибрировать слово, данное ему в этот день. И от этого было в нем ощущение, что еще лишь раз… И либо он пожелает, либо желание пожелать разорвет черепное желаний-хранилище в черепки.

В дверь заходили и выходили сотрудники. Что-то говорили иногда Валентину Андреевичу. Он сидел по-прежнему, сжимая ладонями голову, напряженно, всей сутью своей противостоя желанию пожелать.

Шли минуты, перевариваясь в часы. Мысли постепенно приходили в себя от страшного потрясения. Некоторые из них, вновь ожившие, шепотом обсуждали в голове его странный случай, поначалу тревожно и беспокойно, но вскоре вновь вернулись на круги своя. В голове становилось уютней. Мысли жужжали, ползали, переползали, оседали пылью на полках, бумагах, папках, столе…

Но «ПОЖЕЛАЙ!» настигло несчастного и в этом уюте. Он дернулся. Страшное слово давило на него изнутри, в противоборстве мучительном сам он давил снаружи, сжимая голову крепче, вкладывая все силы свои в усилие удержаться от желания пожелать. Так, безмолвный и безответный, зажмурив глаза, сидел он до самого вечера. Не шевелясь.

Слово стихло.

Больше никогда уже не услышал его Валентин Андреевич. Иногда вспоминая об этом странном случае в офисе, думал он с большим облегчением, что в тот день, возможно, удалось ему избежать удара смертельного, кровоизлияния, аневризмы… мало ли чего мог он в тот день избежать, пожелав? Все желания человеческие, стремления приводят к неутешительному финалу.

Так, одержав победу над данным словом, жил дальше наш Валентин Андреевич, изредка позволяя желаньям своим обсуждать, что было бы, если…

Иногда сожалея, что так и не попробовал пожелать.

Консультант по связям

И живи тут, как сможешь, как вытерпишь. Небо серое, листья серые. Моросит. Может, вниз мне за газетой пойти сходить? Заодно пройти мимо нее… Посмотреть, не спросит ли она, куда это я в такую дрянь неприютную в одних тапочках?

Ф.М. Булкин

Всякое случается, неисповедимы пути, и на этот раз вышло так, что некоего Пузикова Леонида Гавриловича, консультанта одного из салонов мобильной связи на длинной улице, существо никчемное, как и все эти консультанты, но зачем-то явленное на свет, всегда морозно-румяное, ангельски белокурое, безропотно-пучеглазое, пунктуальное, тихое до той степени, что, кажется, и нечего возразить, сократили.

Дело вышло так, как выходит оно всегда, без вмешательства высших сил, то есть обходится нашими, и его, бедолагу безропотного, сократили, потому что если уж выбирать, кого сокращать, от других из нас значительно больше толку.

Тем не менее Пузиков опять нашел себе место вдоль все той же улицы: когда такая вот длинная улица, вдоль по ней, и с той стороны, и еще во дворах у человека гораздо больше возможностей найти себе место в жизни. Но беднягу вскоре сократили и там, и еще раз, еще, и начали уже сокращать с противоположной стороны, где нечетная нумерация.

С каждым сокращением Леонид Гаврилович как-то сокращался и сам от обиды и делался еще более и более тихим и незаметным. Бывает так, что человек буквально тает на глазах от несправедливостей и обид, и вот этот Пузиков таял тут на глазах у нас с вами, хотя в его случае, честно сознаться, и таять-то особенно было нечему.

Однако с последним сокращением, в конце длинной улицы, Пузиков не исчез окончательно, как, может быть, ожидал от этого бестолкового бедолаги читатель, но лишь пошел другой длинной улицей, потому что в городе нашем длинных улиц на всех хватает.