Жили они долго и счастливо

Если бы она была свободна от наручников, сегодня можно было бы провести для нее экскурсию по ее новому дому. Нашему дому. Тогда мы могли бы уютно устроиться на диване, рассказывая истории нашего детства.

Ну, по крайней мере, истории об ее детстве.

Истории о моем детстве точно не будут лучшей темой для разговора и, тем более, не настроят на романтический лад. Незаконнорожденный ребенок шлюхи. Мои самые ранние воспоминания лишь о том, как моя родная мать трахала другого мужчину на кровати. Кто знает, может быть, этот человек и был моим настоящим отцом?

Шли годы, и я становился старше – меня все еще заставляли смотреть, и, если они платили достаточно, я тоже был вовлечен в их мерзкие игры. Наконец, я стал достаточно взрослым, чтобы понять смысл этого и убежать. Но куда бежать? У меня больше никого не было – до тех пор, пока социальная служба не узнала о том, что происходит за нашими закрытыми дверями, и не забрала меня от мамы. Ей было все равно.

То, что было у моей мамы с теми мужчинами, не было любовью. Что у меня с Ванессой – это любовь. Ей не нужно знать о моем прошлом. Я придумаю для нее более счастливое детство.

Теперь ее глаза открыты. На ее лице отображается паника, когда она просыпается и понимает, где находится – сны, вызванные наркотиками, очевидно, унесли ее далеко-далеко отсюда. От меня. Она еще не готова выйти из-под контроля.

– Извини за вчерашний вечер, – говорит она, когда я вхожу в комнату с подносом с завтраком, – я не хотела продолжать рассказывать о маме и папе, просто я по ним скучаю.

Из-за постоянных вопросов о ее драгоценных родителях я снова накачал ее наркотиками, чтобы она заткнулась. Я не хотел, но, возможно, теперь она понимает, что эти вопросы – табу.

– Ты знаешь, как сильно я по ним скучаю. Возможно, однажды, когда ты будешь доверять мне, ты позволишь мне связаться с ними, – продолжает она.

Я улыбаюсь ей, снимая наручники с ее запястий, оставляя ее лодыжки привязанными к кровати. Улыбка дает ей надежду. Теперь у нее есть только один способ увидеть своих маму родителей, и я не думаю, что ей этот способ понравится.

– Я понимаю, почему ты сделал мне инъекцию прошлой ночью. Я, конечно, не хотела тебя расстраивать. Ты должен понимать, что все это для меня в новинку, и я просто пытаюсь привыкнуть к ситуации. И к тебе... – продолжила она.

Возможно, я многого от нее прошу.

– Возможно, в следующий раз ты мог бы просто сказать, не раздражаю ли я тебя, – продолжает она, – я хочу заслужить твое доверие, но это невозможно сделать бессознательно. Если ты просто скажешь, что я делаю что-то не так, предупреди меня, я прекращу это делать. Ты увидишь, что я могу сделать то, о чем ты просишь.

Хорошая идея. Обычно я никогда не даю им шанса. Я просто пичкаю их таблетками и иглами, как только они начинают истерить. Я дам ей презумпцию невиновности. Это хорошая отправная точка для установления доверия между нами.

– Хорошо, – говорю я.

Она улыбается мне и берет цветок, лежащий сбоку подноса с завтраком, нюхает его и снова кладет обратно, прежде чем съесть хлопья. Впервые с тех пор, как она здесь, я вижу, как она нормально ест. Еще один хороший знак.

– Ты не ешь?

– Я не голоден. Я редко ем утром.

Она оглядывает стены в поисках чего-то.

– Сколько времени?

– Утреннее время.

Я чувствую себя глупо, говоря ей это, потому что я забыл поставить какие-либо часы в доме.

Когда я готовил дом, я думал только о "любви", а "любовь" вечна. Понятие времени не соотносится с любовью.

– У тебя нет часов?

– Нет.

– Разве нужны часы, когда есть любовь, верно?

Я не понимаю, искренне она говорит это или нет.

– В яблочко.

Она проглатывает еще хлопьев.

– Что мы будем делать сегодня?

Я позволю ей решить.

– Что бы ты хотела?

– Ты мог бы показать мне дом.

Нет. Слишком рано – я еще не знаю, могу ли я ей доверять.

Я хочу доверять ей; даже прикованной она все еще выглядит горячей. Я предлагаю ей другое.

– Возможно, мы могли бы просто поговорить сегодня и узнать больше друг о друге.

– Хорошо, если ты этого хочешь, – говорит она.

Кажется, она хочет сказать что-то еще, но останавливается.

– Что-то не так? – спрашиваю я.

Она ставит поднос и почти пустую миску на тумбочку и садится.

– Мне интересно, не мог бы ты развязать мне лодыжки? Если от этого ты почувствуешь себя счастливее, ты всегда можешь запереть дверь в спальню, но я ничего не буду делать. Обещаю.

Я смотрю ей в глаза. Сейчас она выглядит искренней. Я верю ей.

– Хорошо. Я расстегну твои наручники и отнесу твой поднос вниз. Дам тебе немного времени, чтобы переодеться во что-нибудь из твоего гардероба.

Она смотрит на свой гардероб и видит всю одежду, висевшую там.

– Было бы неплохо.

– Хочешь сначала в ванную?

– Да, пожалуйста.

Я использую ключи от наручников, чтобы освободить ее распухшие лодыжки, и она тут же начинает их растирать:

- Они болят.

Я просто улыбаюсь ей, чувствуя себя немного виноватым из-за того, что я так долго сковывал ее. Возможно, мне стоило просто связать одно запястье – она все равно никуда не денется. Избавься от этой неуверенности в себе! Это ведь ее вина, что она еще в них.

– Я провожу тебя в ванную.