До этого момента — это было существование.
Аран же с самого своего появления, весь этот месяц жил.
Дышал полной грудью.
Видел мир.
Чувствовал.
И был счастлив.
По-своему, не как человек, надо полагать, но был счастлив собственной свободе, красоте такого громадного мира, бескрайнему океану неба над головой, гулкой тишине засыпающей степи и свисту ветра.
Странный народ, Кабур Не’та Тал, спасший его от незавидной участи жертвы чужим богам, был ему совершенно непонятен — чем жили эти люди, почему делали то, что делали…
И слова Айши тому вождю про Пророка…
Аран почувствовал приближение Айвы и медленно вышел из своего возвышенного состояния, отбрасывая все мысли, пришедшие к нему, — потом додумает, сейчас были дела важнее.
Змеевица, по наблюдению юноши, была в смятении. Она была и рада, и опечалена. Но в её эмоциях явно мелькала решимость.
— Старейшина принял решение. Вожак его подтвердил.
Эта фраза сильно удивила Арана.
Больно уж это было похоже на подобный случай в жизни Иккинга, только он в том случае был только свидетелем событий. Найденного на берегу в обломках разбившегося во время шторма корабля человека было решено вылечить и оставить.
Вот только решение тогда принимала Готи, а не Стоик.
Неужели у Драконов бывают подобные случаи?
— А разве не вожак всё решает?
Этот вопрос, на самом деле, был довольно интересен — какова была власть Короля Гнезда, и могла ли она чем-то ограничиваться, волей того же Старейшины? Ведь и в людских племенах было по-разному: где-то все слушали волю Вождя, но могли вносить свои предложения, спорить, где-то правитель был для людей едва ли не божеством, где-то Вождей не было и вовсе — воля народа была главной.
— Да, он, но есть вопросы, в которых он не разбирается в силу недостатка опыта. Тогда в дело вступает старейшина.
Эти слова подтвердили догадку юноши.
Ещё одно сходство людей и драконов.
Ещё одно доказательство бессмысленности их конфликта…
— И что же он решил?
Тоже, к слову, немаловажный момент — что же именно решили драконы, какая его ожидала судьба? Конечно, он вовсе не собирался идти на поводу у неё, но направление для своих дальнейших действий понимать всё же стоило.
— Я помогу тебе добраться до Фурий. А там… Да укажут нам Небесные Странники путь.
***
Легко сказать — добраться до гнезда Ночных Фурий, особенно тому, кто никогда не бывал ни в горах, ни уж тем более на приграничных с территориями Чёрного Гнезда пространствах.
А вот осуществить… Это было намного труднее, и в некоторых случаях вовсе невозможно — далеко не каждый был способен просто долететь до границ.
Остальные драконы называли Фурий Детьми Ночи. Да и они сами нередко себя так называли. И из этого имени вида вытекало намного больше нюансов, чем казалось на первый взгляд.
Фурии не просто так считались самыми скрытными, умными и выносливыми драконами — сильнейшими в своих размерах, единственными, кто был способен сражаться с драконами размеров Левиафанов или Вечнокрылов, и побеждать.
Возможно, Арану и Айве удастся добраться до их гнезда.
Возможно, даже быстро.
Но в само гнездо никто, кроме самих Фурий попасть не мог, и об этом было хорошо известно всем жителям соседних с Чёрным гнёзд. Ведь Фурии жили на самых высоких горах, выше облаков, где вечно ясное небо и вечно сухой ветер, где воздух настолько разряженный, что большинство просто не могло там дышать…
Но выбора-то у них не было.
Поэтому они сейчас летели между вонзавшимися в небо голыми чёрными вершинами, пытаясь не сбиться с пути и не оказаться слишком высоко.
Айва летела молча.
Она полностью ушла в наблюдение за окружающим пространством, изредка отвлекаясь на мелькавшие мысли. Она чётко понимала одно: здесь было опасно.
Очень опасно.
Но неизвестно почему.
Страх пришёл сам, из самой глубины души и уходить явно не собирался. Он охватывал внутренности холодными щупальцами, сжимал сердце, заставляя дыхание сбиться, потеряться концентрации, рассеивал внимание.
Может, её так взволновало состояние её юного друга?
С каждой секундой приближения к гнезду Фурий Аран неуловимо, но неотвратимо менялся. Айва безуспешно пыталась проследить, что же именно происходило с этим бестолково-храбрым детёнышем.
В его эмоциях сначала мелькала радость, восхищение красотой местных гор, которая не могла не завораживать такого ценителя всего прекрасного, каким был Аран.
На смену этому пришло беспокойство.
А затем наступила отстраненность.
Айва чувствовала, как застыл человеческий детёныш, как мысли перестали мелькать в его голове, сменившись гулкой пустотой чистого сознания.
И она до безумия боялась обернуться.
Боялась наткнуться на ничего не выражающий взгляд.
Боялась увидеть по-драконьи сузившиеся в тонкую нить зрачки и невыносимо ярко горящие глаза.
Она не знала, было ли это плодом её фантазии, или суровой реальностью — проверить она всё равно не решилась. Она не знала, что делать, если её догадки окажутся верны, а потому по-детски решила ничего не делать, надеясь, что она ошиблась.
Но на самом деле глаза Арана были закрыты. Он вслушивался в тонкий, тихий, зовущий его голос.