Житейские воззрения кота Мурра

– Вот видите, – чрезвычайно довольный, заявил Игнатий, – вот видите, я принц – и могу поэтому иметь сколько мне угодно красивых чашек, а вы этого не можете, потому что вы не принц, ибо, если я, например, бесспорный, несомненный принц, то, значит, красивые чашки… – Чашки и принцы, принцы и чашки все время перемешивались во все более спутанных речах, и при этом Игнатий смеялся, и прыгал, и хлопал в ладоши в полнейшем блаженном удовольствии!

Гедвига, краснея, опустила глаза, она стыдилась брата-полуидиота и, хотя без всякого основания впрочем, страшилась издевок со стороны Крейслера. Однако при его тогдашнем настроении полнейшая глупость принца – как состояние истинного безумия – вызывала у Крейслера одно лишь чувство сострадания. Но чувство это не могло теперь быть во благо, напротив, оно только увеличивало напряженность мгновения. Чтобы каким бы то ни было образом отвлечь несчастного от злополучных чашек, принцесса попросила его привести в порядок маленькую библиотечку в изящном стенном шкафу. Чрезвычайно довольный, с радостным смехом принц тотчас же начал вытаскивать из шкафа красиво переплетенные книги и, тщательно расставляя их по формату, располагал их так, чтобы они стояли золотым обрезом наружу, образуя блистающий строй, что радовало его сверх всякой меры.

Фрейлина Нанетта ворвалась в комнату с громким криком: «Князь, князь с принцем!»

– О боже, – вскричала принцесса, – мой туалет не в порядке; в самом деле, Крейслер, мы проболтали с вами целые часы, а об этом и не подумали. Я совсем обо всем забыла! Забыла и о себе, и о князе, и о принце! – И она исчезла вместе с Нанеттой в соседней комнате.

Принц Игнатий невозмутимо продолжал свою библиофильскую деятельность.

Парадная карета князя подкатила, когда Крейслер находился уже внизу, близ главной парадной лестницы, два скорохода в ливреях сошли с линейки. Кстати, это обстоятельство следует разъяснить более подробно.

Князь Ириней придерживался старинных обычаев, и так как в нынешние времена уже не положено, чтобы быстроногий шут в пестрой куртке бежал перед лошадьми, как загнанный зверь, то среди многочисленной челяди князя Иринея, среди слуг, так сказать, всякого рода и вида числились и два скорохода, весьма пристойные люди приятной наружности и почтенных лет, прекрасно откормленные, упитанные и лишь время от времени терзаемые затрудненным пищеварением из-за чрезмерно сидячего образа жизни. Все дело в том, что князь был настроен слишком человеколюбиво, чтобы решиться намекнуть кому-нибудь из слуг, чтобы тот по временам превращался в борзую или проворную дворняжку, и поэтому, для того чтобы как-то соблюсти требования этикета, оба скорохода, когда князь выезжал в полном параде, непременно ехали перед ним на вполне сносной линейке и в соответствующих местах, например там, где наблюдалось некоторое скопление зевак, чуточку перебирали ногами, как бы намекая на то, что они и впрямь бегут. Это было воистину великолепное зрелище.

Итак, скороходы только что слезли с линейки, камергеры вступили под сень портала, а за ними последовал собственной персоной князь Ириней, рядом с которым выступал молодой человек благородного вида, в раззолоченном мундире неаполитанской гвардии; на груди его сверкали кресты и звезды. «Je vous salue, monsieur de Krösel»[49], – проговорил князь, увидев Крейслера. Ему было угодно произносить «Крёзель» вместо «Крейслер», потому что в торжественных обстоятельствах он говорил по-французски и немецкая фамилия звучала бы в его устах недостаточно уместно. Иноземный принц – ибо именно этого молодого и красивого господина имела, должно быть, в виду фрейлина Нанетта, когда она закричала, что приближаются князь с принцем, – мимоходом слегка кивнул Крейслеру – род приветствия, которое Крейслеру даже со стороны знатнейших особ казалось совершенно невыносимым. Посему Крейслер склонился чуть не до земли столь комическим и даже буффонным образом, что толстый гофмаршал, который и вообще-то считал Крейслера отчаянным шутником и который все речи и дела Крейслера воспринимал как шуточные, не утерпел и даже слегка захихикал. Молодой принц метнул на Крейслера пламенный взгляд, темные очи его пылали, он пробормотал сквозь зубы: «Скоморох» – и быстро зашагал вслед за князем, который учтиво, но не без важности оглянулся, дабы убедиться, идет ли он за ним. «Для итальянского гвардейца, – хохотнув, сказал Крейслер толстому гофмаршалу, – этот сиятельный господин вполне прилично говорит по-немецки; скажите ему, ваше превосходительство, что я в благодарность за это готов ему служить, говоря с ним на изысканнейшем неаполитанском диалекте, безо всякой примеси североитальянского, и уж во всяком случае я не стану, уподобясь персонажу из комедии масок Гоцци, изъясняться на пошлейшем венецианском диалекте, пытаясь ввести его в заблуждение; одним словом, скажите же ему это, ваше превосходительство». Но его превосходительство уже поднимался вверх по лестнице, так высоко пожимая плечами, что они служили его ушам как бы оплотом и защитными флешами.