Житие Дон Кихота и Санчо по Мигелю де Сервантесу Сааведре, объяснённое и комментированное Мигелем де Унамуно

Мне внушают жалость эти люди, на каждом шагу ощущающие потребность опереться в своих умозаключениях, — как правило, не переходящих границы расхожих суждений, — на какие‑то другие суждения. За этой бездной скромности скрывается другая бездна, но вовсе не скромности. Такое обычное дело: талантливые догадки обретают весомость только после того, как на них сошлется другой талантливый человек. Мы ведь начинаем ценить писателя не раньше, чем его идеи, образы, тревоги и озарения войдут в писания какого‑нибудь другого писателя. Бывает, что от такого перемещения идеи выигрывают… Что и позволяет мне мимоходом оправдать плагиат, представляющийся мне более законным и естественным, чем цитата. Потому что как не должно называться отцом тому, кто лишь дал жизнь, но только тому, кто, дав жизнь, воспитал, вырастил и поставил на ноги, помог обрести место в мире, точно так же не должен считаться отцом идеи или образа тот, кто его зачал, но только тот, кто сумел найти ему место среди других идей и образов в воображаемом идеальном мире. Ведь нередко тот, кому в голову приходит какая‑то идея, не в состоянии оценить ее весомость и значение, зато кто‑то другой перенимает ее, уразумев, усваивает и ставит на место среди других идей в какой‑нибудь концепции или стихах, если это образ. Есть люди, чьи собственные мысли выглядят грубо и примитивно, а есть такие, кто из чужих мыслей сооружает оригинальнейшее, абсолютно свое произведение.

А сейчас я оставляю эрудитов и перехожу к другому виду, им родственному, — к критикам.

Один замечательный, грандиозный поэт, один из самых великих итальянских поэтов, Кардуччи, автор прекрасных работ о критиках и эрудиции, в своей речи от 8 августа 1873 г. сказал вот что: «Abbiam levato la critica a un grado superiore, tra la scienza e Г arte; ne abbiam fatto quasi un arte nuova, che sta da se e per se, la critica per la critica. Non solo siam vecchi, ma vogliam parer tali: a vent'anni cominciano a scriver critica».[83] ¹⁸

И дела идут так же скверно, как в 1873 г., или еще хуже. Мы все так же стараемся сделать из критики что‑то среднее между наукой и искусством и поставить ее выше всего; как искусство живет само для себя, так и критика существует для критики: мы не только продолжаем быть стариками, мы хотим стариками казаться и для того уже в двадцать лет садимся писать критические статьи. А с тех пор как вошла в моду психологическая критика и прочие штучки–дрючки, критическую статью поэта о поэте, искреннюю, поэтическую, возмущенную или восторженную, почти не читают.

Всякий вам скажет, что когда поэт исторгает из глубин духа хвалебную песнь жизни, он всего лишь поставляет критикам материал для соответствующих исследований, чтобы они разобрались, как сложилось произведение, кто предшественники автора, и завели бы на поэта историю болезни. Правду говорил Кьеркегор — уж позвольте мне сделать ссылку, хотя я не терплю этого у других и сам редко к этому прибегаю, — так вот, правду говорил Кьеркегор, сравнив поэтов с несчастными, которых поджаривают на медленном огне и чьи жалобные стоны преображаются в ушах тирана в сладкую музыку.¹⁹ Вот и критик, как две капли воды, похож на поэта, только ни пытки у него в сердце, ни музыки на устах.

На самом деле есть ужасающие критики, и образцом для всех них является, конечно, Макс Нордау:²⁰ он производит на меня впечатление слепца от рождения, пишущего статьи о живописи, судя о ней на ощупь. Когда он наталкивается на ровную и гладкую поверхность, он объявляет, что картина хороша, разумна и красива, а когда она под пальцами ложится неровно и на ощупь груба, он обличает ее за экстравагантность. А если он слышит, что картину хвалят, он объявляет спятившим того, кто ее написал, и не менее спятившими тех, кто ее хвалит.