Житие Дон Кихота и Санчо по Мигелю де Сервантесу Сааведре, объяснённое и комментированное Мигелем де Унамуно

Есть такие, что считают, будто доброму трактирщику не пристало пить вино и, уж во всяком случае, не должно напиваться. И точно так же добропорядочный критик или добропорядочный преподаватель литературы не должен опьяняться чужой поэзией, той, которую он преподносит читателям или ученикам. Если какая‑то ода его настолько воодушевляет, что вместо ученого анализа он разражается другой одой, как птица пением отвечает на песню другой птицы, у собратьев по ремеслу появляется основание презирать его. Поэтому неспроста говорят, что критика это священство, а священник не пророк и не должен быть пророком, поскольку тогда ему грозит реальная опасность перестать быть священником. Священник толкует и поясняет пророчества пророка, но в глубине души он пророка презирает. Точно так же у добропорядочного адвоката очень мало почтения к законодателю, который не всегда в состоянии защитить кого‑то в суде. Бог говорит устами пророка, так же как он говорит устами гуся или валаамовой ослицы, но не такая уж это завидная доля быть гусем или ослом. Поэт говорит, что ему вздумается, другое дело критик, критика — дело ученое. Порядочный критик, действительно порядочный критик, иначе говоря, критик по призванию, и в особенности такой критик, который есть критик и только критик, должен испытывать по отношению к этим несчастным поэтам презрительное сострадание, как к распластанным перед ним лягушкам и подопытным кроликам. Поэзия это соловьиное пение, поэт не в силах объяснить ни смысл своего пения, ни отчего он так поет, в жизни это совершенный соловей.

Критику превратили, как говорил Кардуччи, в некое новое искусство,²¹ опору самого себя, критикой начинающееся и критикой кончающееся. И это нормально, когда кто‑то, почувствовав в себе поэтическую одаренность, но не умея ее должным образом выразить, наслаждаясь пением других и оприходуя это наслаждение, привлекает к пению внимание тех, кто его еще не заметил. Такие люди есть, это прежде всего и более всего читатели, их восторг перед прочитанным пробуждает их от спячки, заставляет писать о прочитанном; они поступают в точности как тот, кто, увидев красивый вид, зовет приятеля, хватая его за руку: «А ну‑ка посмотри!» Эстетический восторг вещь заразительная, и наше удовольствие от произведения искусства растет и увеличивается, когда его разделяют другие. Вот так и рождается добропорядочный критик, на свой лад поэт, хотя стихов он не распевает. Наслаждение поэзией — дело живое, и тот, кто проникается красотой стихотворения, может оказаться поэтом в такой же степени, как и тот, кто его сложил.

Но есть критики, идущие не от поэзии, но от критики, от критики собственно, от критики в себе, критики во имя критики и для того, чтобы критиковать поэзию. У таких людей призвание критиков не связано с тем, нравятся ли им вообще стихи, им все едино, что критиковать, — поэзию или бой быков. У них врожденная критическая способность, они родились со скальпелем под мышкой. У них природная способность к критике, призвание, которое, подозреваю, сродни призванию социолога. У критика и у социолога много сходных качеств.

Но если поэт чего и должен желать, так это того, чтобы ему ответствовал другой поэт, потому что только тот чувствует поэта, кто сам поэт. А что до понимания, так всякий его поймет, но вот совпасть и ощутить, как в чужой песне трепещут струны твоего сердца, может только другой поэт. И этим‑то и завораживают критические статьи Маркины, которые он время от времени пишет, потому что это критика поэта. А Маркина — поэт, и настоящий, стоит взять только последний его сборник стихов — «Элегии»,²² напоенный сокровенной, глубокой, сдержанной и возвышенной поэзией, которая разительно отличается от того рифмованного красноречия, что у нас обыкновенно сходит за поэзию.

Найдется и такой любитель посчитать щетинки на хвосте у сфинкса, который, дочитывая этот очерк, скажет с высокомерной и презрительной усмешкой: «Ну–ну, штучки для журнальной статейки!» Ведь известно, что для сочинителей упоминавшейся выше смехотворной басни о немецком профессоре публикация в журнале, — и особенно в таком, который и академическим‑то не является, и редакционного совета с кафедральными преподавателями в своем составе не имеет, да и вообще без какого бы то ни было профиля, — понижение в ранге, низший жанр, то, до чего уважающий себя профессор опускаться не должен. Ведь в этих статьях говорят, что им вздумается.

Отсюда все зло — от того, что кто‑то говорит, что ему вздумается, не опираясь при этом на документы, сведения, цитаты и вообще ни на что не ссылаясь. Это какой‑то каприз, это просто «туда стихи текут, куда влечет их прихоть»,²³ чистый произвол да и только.