Житие Дон Кихота и Санчо по Мигелю де Сервантесу Сааведре, объяснённое и комментированное Мигелем де Унамуно

Когда созидается труд из разряда тех, что один мой приятель именует объективными, — этакое педантство, — когда доводится до конца какая‑то основательно подкрепленная документами работа, в которой все утверждения обоснованы и поддержаны объективными доказательствами, — снова эта объективность! — тогда этот труд, эта работа могут снискать одобрение умствующих критиков и эрудитов. Но когда кто‑то брякает наобум все, что ему взбредет, и, как бог на душу положит, все, что ни произрастает у него в голове на манер сорняков в поле, эти фантазии не заслуживают того, чтобы их принимали всерьез. Потому что — давайте посмотрим! — чего они стоят, эти фантазии? Ровно столько, и не больше и не меньше, чем тот, кто их на свет произвел. А теперь глянем, чего вообще стоят люди? А ничегошеньки не стоят! Мы, люди, ничего не стоим, а то единственное, что чего‑то стоит, это книги и, в итоге, идеи. Люди нас не интересуют: вот то, что они говорят, нам интересно. И Дон Кихот, этот единственный в своем роде человек, человек исключительной цельности, пылкой веры и высоких чаяний, нас не интересует. Вот книга «Дон Кихот» интересна, книга, в которой рассказана его жизнь, та, что написал Сервантес, и языковые обороты, в которых он передал эту жизнь, — тоже интересны. Некоторые говорят, что им вздумается, но сказанное обретает вес только тогда, когда это повторяет и разбирает кто‑то другой, потому что этот другой повторяет и разбирает уже не как ему вздумается, но делает это объективно — даешь объективность! — базируясь на том, что сказано другим. А если он комментирует, как ему вздумается, тогда… vade retro![84]²⁴ это подмена, потому что он ставит себя на место того, кто первым сказал, что ему вздумалось.

А теперь, когда я истолковал, так, как истолковал, жизнь Дон Кихота и Санчо, найдется тот, кто скажет: «Это все равно как сказать Сервантесу: «Добро, ты сказал, что хотел, а теперь моя очередь»».

И так оно и есть. А потом придет черед другого, и еще чей‑то, и всех прочих, и у них у всех столько же прав, сколько у самого Сервантеса или у меня говорить все, что мне вздумается: и тут начинается такой базар, что никто никого не понимает и мы впадаем во времена благословенного средневекового интеллектуального анархизма, и оно и лучше. Потому что это способ начать понимать друг друга взаправду.

И на том завершаю. Концовка малоутешительна, ведь на самом‑то деле вся эта деятельность ученых мужей и критиков, о которой я толковал, есть не что иное, как сильное притупление чувства собственного достоинства. Это неуважение к человеку как человеку, к тому, что он есть по сути. Это неумение за книгами разглядеть людей, видя за людьми лишь книги. И в душе у таких древние письмена, типографские шрифты — и ничего более.

«ДОН КИХОТ» ДЛЯ ДЕТЕЙ

К порокам, совершенно противоположным религиозной добродетели — или благочестию, — принадлежат и предрассудки. Предрассудок — это что‑то глубоко нечестивое.

Предрассудок, латинское superstitio — от superstare — стоять сверху, остановиться перед разумом, перед сутью — это сохранение отбросов и мусора. Это все равно как если бы кто‑то сохранял скорлупу от орехов или кожуру от картошки, которую уже съел. А бывают ведь люди, которые выбрасывают мякоть плода, оставляя кожуру. Что в некоторых случаях и понятно: например, кому‑то не нравятся устрицы, но он хранит раковины, чтобы делать из них пуговицы.

Это именно то, чем занимается немалое количество так называемых сер- вантистов, изготавливающих пуговицы из раковин литературных произведений Сервантеса. Предрассудки, связанные с Сервантесом, наиболее враждебны благочестию и патриотической религиозности, которые должны жить в нас в память о Сервантесе. Из самой души его, живущей, особенно благодаря «Дон Кихоту», в душе его народа, мастерят пуговицы. А хуже всего то, что к этим пуговицам нет петлиц, они все равно что пуговицы на рукавах наших пиджаков или пуговицы, которые нашиваются попарно на спине сюртука и служат только для украшения. Вот в такие пуговицы для украшения, которые ничего не застегивают на облачении для духа, и превращаются у нас на глазах произведения Сервантеса, которые для нас больше, чем просто литература.

Но самым нелепым применением книги Сервантеса, которое хотят осуществить, самым абсурдным и опасным является, пожалуй, применение «Дон Кихота» в педагогике. Сомневаюсь, что существует большая глупость, чем «Дон Кихот» для детей. Связано это не только с сервантесоманией, но и с педагогической манией тоже; это слияние двух маний.