Житие маррана

В землю вбивают столб и обкладывают его дровами, на них будет медленно поджариваться нечестивец. Каменистое место, где это происходит, называют кто Педрегаль, а кто Кемадеро. Находится оно за рекой Римак, между кварталом прокаженных и высоким холмом. Люди его боятся, стараются обходить стороной. Черный дым поднимается к небу, как перст указующий, вопли казнимого терзают слух и добрых христиан, и тайных отступников. Инквизиторы помнят, что огонь есть один из четырех элементов космологии Аристотеля, который жил до рождества Христова, а потому ничего не знал об очистительных свойствах пламени. Так что аутодафе без костра — все равно что процессия без фигуры святого.

В тюрьме Города Королей есть один пленник, по которому костер давно плачет: тот сумасшедший иудей. Инквизиторы всеми правдами и неправдами пытались привести его к спасению, но тщетно. Он мог последовать примеру своего отца, примириться с церковью и выйти на волю в санбенито — относительно мягкое наказание, если учесть тяжесть его прегрешений. Мог обмануть суд — опять же как отец, — изобразить раскаяние, а потом взяться за старое. Однако безумец с ослиным упрямством отверг все эти возможности и засыпал нелепыми вопросами лучших богословов Лимы. Ему отвечали, его увещевали, а он только издевался и все твердил: имею, мол, право верить во что хочу, требую свободы мысли. Слыханное ли это дело! Да если каждый примется искажать истину, как ему заблагорассудится, мир потонет в мерзости и покатится в тартарары. Для чего тогда Иисус вверил свою Церковь Петру? Для чего вообще создал ее? Зачем нужно апостольское преемство? Тот, кто сходит с прямого пути, увлеченный обманчивой свободой выбора, не только сам падает в гибельную пропасть, но и других за собой тянет. Позволь одному — захотят и соседи, потом соседи соседей и так далее. Храм Христов пошатнется, и распахнутся врата ада.

— Франсиско Мальдонадо да Сильва — опасный враг, — грозит пальцем Гайтан. — Его следует уничтожить как можно скорее.

— Не зря же мы вынесли приговор, — напоминает Кастро дель Кастильо.

— Сперва он повредился рассудком, а теперь помешался окончательно. — Маньоска протягивает коллегам листок с текстом на латыни, написанным чернилами весьма дурного качества.

Не веря своим глазам, инквизиторы читают послание иудеям Рима. Передают друг другу мятую бумажку. Какая немыслимая, дерзкая провокация! Гайтан охотно удушил бы нечестивца собственными руками. Но сперва надо допросить его, пусть сознается.

Франсиско совсем истаял и понимает, что одной ногой стоит в могиле, но с потрясающей невозмутимостью отвечает: да, письмо написал я.

Инквизиторы ошеломленно переглядываются. Низость греха никак не сопрягается с подобным мужеством. Что-то тут не так. Наверняка несчастный одержим дьяволом и собой не владеет.

Маньоска молча кивает: ну конечно, перед нами помешанный. Гайтан кусает узкие бескровные губы и изрекает: «Больше аутодафе откладывать нельзя. Безумцы тоже являются оружием сатаны».

♦ ♦ ♦

За крохотным оконцем забрезжил слабый свет. Глубокой ночью в темнице совсем тихо, даже заключенные не перестукиваются — забылись сном. Франсиско внезапно пробуждается и неотрывно смотрит на бледное свечение, вспоминая ту ночь в доминиканском монастыре, когда дюжий индеец избивал брата Мартина. Ни ударов, ни стонов страдальца-мулата не слышно, зато по коридору шелестят чьи-то легкие шаги. Они все ближе, ближе. Напряжение незнакомца передается узнику даже сквозь толстые стены, свет за окном как будто становится ярче, Франсиско широко открывает глаза и прислушивается. У двери камеры шаги смолкают. Кому это взбрело в голову навестить его в столь неурочное время? Засов медленно отодвигается, осторожно поворачивается ключ в замочной скважине. Заключенный садится на жестком ложе и сначала видит трепещущий огонек свечи, а потом различает в полумраке знакомую фигуру. Гость закрывает за собой дверь, ставит подсвечник на стол, пододвигает к койке стул, опускается на него и с жалостью смотрит на Франсиско.

Иезуит Андрес Эрнандес расправляет складки черного облачения и начинает говорить — тихо, почти шепотом. Видя изумление заключенного, он спешит объяснить, что получил разрешение Антонио Кастро дель Кастильо побеседовать с ним наедине. И не просто получил, а добился, поскольку суровость этого судьи известна всем. Добросердечный Эрнандес все еще надеется вразумить Франсиско.

— Будь вы недалеким, — вздыхает он, — безрассудным, необразованным… Но вы умны и не можете не понимать, в каком отчаянном положении находитесь. Сопротивление не приведет ровным счетом ни к чему. Неужели ответы богословов не произвели на вас ни малейшего впечатления? Ведь мы готовились, продумывали каждое слово.

Эрнандес потирает горло: он устал шептать, но сохранить доверительный тон нужно во что бы то ни стало.