Житие маррана

Монах поудобнее устроился на стуле и, вертя в руках концы веревочного пояса, повел речь об опасностях разделения паствы:

— Раньше наш мир населяли христиане, мавры и иудеи. Но теперь, после поголовного крещения, все стали просто христианами. Кто-то из них лучше, кто-то хуже, но только потому, что одни живут праведно, а другие грешат. Не следует, — спокойно продолжал монах, — мешать принявшим веру во Христа чувствовать себя равными с теми, кто в ней родился, и превращать благодать обращения в муку. Когда индейцы крестятся, кем они становятся? Новыми христианами, конечно же!

— Выходит, индейцы такие же новые христиане, как наш папа? — спросила изумленная Исабель.

— Разумеется, а как же иначе?

Монах взмахнул руками в широченных рукавах. Франсиско вдруг представилось, что сейчас оттуда посыплются рыбы, наловленные падре в реке. А Франсиско Солано стал рассказывать им о новых христианах, с которых не зазорно брать пример и старым, — таких как Хуан де Авила, Луис де Леон, Хуан де ла Крус и Пабло Сантамария. А ведь все они ведут свой род от иудейских раввинов.

— Моим викарием в Ла-Риохе был новый христианин. Он усердно мне помогал, но так же усердно и грешил. Что ни день, то какой-нибудь проступок. Уж я и уговаривал, и увещевал, и грозил — все впустую. Видно, Господь послал мне такого викария, дабы показать, что не такой уж я искусный наставник в вере, как многие полагают.

— Брат Бартоломе Дельгадо вас бы точно арестовал! — выпалил Франсиско.

— Почему? — удивился монах.

— Да потому, что вы защищаете новых христиан, а тех, кто их преследует, ругаете.

— Только новых христиан, но не еретиков! — повысил голос францисканец, внезапно приняв воинственный вид. Повисла неловкая пауза.

— Нет, не еретиков, — повторил Франсиско Солано обычным тоном.

— А разве наш папа — еретик? — с сомнением спросила Фелина.

— Не знаю. Об этом судить не мне, а трибуналу инквизиции.

— Но вы сказали, что у папы благородное сердце.

— Да, не отрицаю. Однако ересь — совсем другое дело. Это покушение на Господа и сговор с лукавым. Ересь ужасна.

— Вы говорили, что нам нечего стыдиться, — робко вступила в разговор Исабель.

— Говорил и готов повторить. Не стыдитесь и будьте сильными, чтобы уберечься от искушения. Если лиценциат Диего Нуньес да Сильва согрешил, мы об этом узнаем. А если он не совершил ничего ужасного и искренне раскаивается, его вернут в лоно церкви.

— Что-что сделают?

— Помилуют, назначив соответствующее наказание.

— Так значит, и мы, и наша мама можем смело выходить на улицу?

— Да хоть сейчас.

— Нет, — возразил Франсиско, — не можем. Нам говорят всякие гадости.

— Сынок, помолчи! — всполошилась Альдонса и тут же прижала руку к губам, стараясь сдержать новый приступ кашля.

— Ни она, ни сестры не могут спокойно и шагу ступить, — не унимался Франсиско. — В церковь ходить и то сущее мучение.

— Вздор! Быть того не может! — воскликнул монах.

— Еще как может! — заявил мальчик. — Что в прошлый раз произошло?

— Нас закидали очистками, — ответила Фелипа.

♦ ♦ ♦

Влажная утренняя прохлада ласково касается лица. У стен монастыря стоят солдаты, держа под уздцы мулов. Руки стражников подхватывают Франсиско и сажают в седло. До пленника долетают слова: «сержант», «со всеми вещами», «Сантьяго».

Так значит, его везут в Сантьяго-де-Чили? Офицер выкликает: «Франсиско Мальдонадо да Сильва!» «Сильва!» — вторит эхо.

«Сильва, — произносит про себя Франсиско. — Наследник Хасдая и Самуэля а-Нагида».

28

Утром во дворе поднялся переполох. Когда накануне Франсиско Солано сказал, что разделит свой завтрак с птицами небесными, он не шутил. Монах принялся крошить лепешку, и к его ногам отовсюду слетелись голодные пичуги. Но тут подоспела Каталина, которая давно наловчилась ловить пташек, чтобы разнообразить скудный семейный рацион. Обрадовавшись подобному изобилию дичи, она набросила на стайку, копошившуюся на земле, пеньковую сеть, приведя францисканца в ужас. Негритянка-то думала, что гость нарочно подманивает птиц, и поспешила ему на помощь. Франсиско Солано принялся отталкивать ее, но бедняжка объяснила гнев святого отца своей нерасторопностью и с удвоенным рвением продолжила охоту на пернатых едоков. Монах возопил, прогоняя служанку, а та кричала в ответ, что пусть, мол, не сердится, она и так старается изо всех сил.

Лепешек больше не осталось, и Исабель подала гостю фрукты. Он съел несколько золотистых смокв и заторопился в монастырь, к мессе. Но перед уходом сообщил, что на днях отбывает в Парагвай, а завтра непременно зайдет за Альдонсой и детьми, чтобы вместе отправиться в церковь.

— Зайдете за нами?