Житие маррана

Одета она была в просторную рясу с рукавами на манжетах, перехваченную черным поясом. Белоснежный наплечник свидетельствовал о маниакальной опрятности. На шее висели светлые деревянные четки. Голова в накрахмаленном чепце мелко тряслась. Но скрюченная, усохшая фигурка старухи излучала необъяснимую властность. Миновав небольшую переднюю, они свернули налево и оказались в галерее внутреннего двора. Две послушницы подошли и спросили, не надо ли чего.

— Света дайте, — сухо распорядилась монашка и жестом велела матери и дочерям сесть на деревянную скамью. Послушницы принесли и поставили перед ней канделябр. — Не мне, им. Я лучше вижу в темноте.

Исабель и Фелипа опустили свои узелки на пол и скрестили руки на груди. Альдонса раскашлялась и начала извиняться.

— Эти девицы, — произнесла монашка, — просто предназначены для церкви. Не люблю пустые похвалы, но на их месте я была бы благодарна.

— Мы благодарны, так благодарны, — закивала мать.

— Брат Бартоломе много рассказывал мне о добродетелях твоих дочерей.

— Он настоящий праведник, — подхватила Альдонса.

— Святой отец также сообщил мне, что взнос монастырю уплачен.

— Благодарение Господу и Пресвятой Деве Марии.

— Теперь девицам следует привыкать к жизни в этих благословенных стенах.

На землю тихо опустилась ночь. В тесных кельях затеплились огоньки. В воздухе разливался теплый аромат ладана и цветущей жимолости.

— Можете проститься.

Исабель и Фелипа замерли между матерью и монашкой, между миром знакомым и миром неведомым. Они навсегда расставались с прошлым, которое, несмотря на все тяготы, было согрето любовью и озарено проблесками счастья. Прощай, детство, прощайте, девичьи мечты, где нет-нет да и мелькал прекрасный и благородный рыцарь. Впереди ждало смиренное служение Господу. Сестры с тоской окинули взглядом цветники в монастырском дворике, понимая, что теперь долгие, долгие годы только на них и будут смотреть. И будут сидеть на этой самой скамейке, вспоминая момент расставания. В полумраке тенями скользили послушницы. Скоро и они присоединятся к их безгласному сонму.

Альдонса протянула руки и нежно коснулась дочерей. Потом, то кашляя, то заливаясь слезами, крепко обняла обеих, стала гладить их спины, головы, плечи, повторяя сквозь всхлипывания: «Благослови вас Господь». Фелипа. отерев мокрые щеки, попросила у монахини позволения проститься и с братом. Та кивнула и повела их назад, в переднюю. Отодвинула скрипучую задвижку и отворила дверь. На пол легла полоска света от фонаря над входом. Франсиско сидел у стены на корточках, однако тут же распрямился, словно пружина, и так крепко обнял сестер, точно хотел прирасти к ним. Но девицы боязливо высвободились и отстранились. Никогда еще они не казались мальчику такими родными, никогда не думал он, что расставаться будет так тяжело. Неужели Исабель и Фелипа тоже уходят навсегда? Все члены их семьи отпадали один за другим, как отваливаются пальцы у прокаженного.

Домой Альдонса и Франсиско плелись нога за ногу. Мать бормотала «Аве Мария», а сын последними словами клял про себя жирного сукиного сына, который пустил прахом всю их жизнь. Чтоб он провалился вместе со своим мерзким котом. Опустевший дом показался ему совсем мертвым. В комнате мальчик улегся на циновку и стал смотреть в окно, пытаясь разгадать тайну звездного алфавита и прочесть книгу ночного неба. Допустим, немигающие светила — это гласные. Венера, например, — А, а Юпитер — Е. Тогда те, что мигают, — согласные. Нет, что-то слишком много согласных получается. «Так у меня ничего не выйдет». Древние мудрецы прозревали небеса насквозь, как живой организм. Звезды соединяются в созвездия, но и те в свою очередь соприкасаются, накладываются одно поверх другого. Как будто под прозрачной кожей залегают мышцы, под мышцами — кости, а в них — костный мозг. Небесная твердь не плоская, она уходит в глубину, и глубины тоже сияют. Так и тела состоят не только из оболочки, но и из внутренностей. «Может, следует читать небо, как папин трактат по анатомии»?

Франсиско до боли в глазах вглядывался в звездные дали с отчаянной надеждой найти ответ и обрести надежду. Он будет задавать светилам свои вопросы еще много ночей подряд. Много лет подряд.

30

Однажды зимним утром в дом Хуана Хосе Брисуэлы уже на правах собственника явился Эрнандо Торо-и-Наварра, энкомендеро, который выплатил монастырский взнос за Исабель и Фелипу. На новом хозяине были грязные сапоги, нелепо смотревшиеся в сочетании с шелковой сорочкой, синим бархатным жилетом и широкополой шляпой. Этот контраст выдавал в нем внезапно разбогатевшего крестьянина. Торо-и-Наварра не умел читать, но легко мог произвести в уме любое арифметическое действие, был человеком сильным и грубым, с упоением наказывал индейцев, но жалел больных.