Житие маррана

— Вот именно, удивляете, — повторил маркиз. — И даже огорчаете. Разве найдется негодяй, способный поднять руку на служителя инквизиции?

— Но это положение просто необходимо исправить!

— Не забывайте, что вооруженные негры способны на преступления и представляют собой большую опасность.

— Только не тогда, когда они сопровождают наших должностных лиц, — возразил Гайтан.

— Да, готов признать, что в этом случае риск не слишком велик.

— Я прошу вас внести официальную поправку.

— Официальную поправку?

— Именно. Указать, что негры имеют право носить оружие, если сопровождают прокурора или альгвасила инквизиции.

— Обещаю обдумать вашу просьбу.

Инквизитор погладил наперсный крест. Слова маркиза его не удовлетворили.

— И как скоро ваше высочество примет решение?

— О сроках мы говорить не будем, но я постараюсь дать вам ответ в ближайшее время.

Инквизитор понял, что аудиенция подходит к концу. «Проклятый рифмоплет, пробившийся в вице-короли, — подумал он, — хочет оставить за собой последнее слово и выпроводить меня ни с чем. Что ж, я сумею дать окорот этому прощелыге».

Маркиз де Монтескларос встал, а значит, согласно протоколу, инквизитор должен был подняться и откланяться. Но Гайтана вдруг поразила внезапная слепота: он сделал вид, будто ничего не замечает, и, не двигаясь с места, принялся внимательно изучать увесистое распятие, висевшее на груди. Власть кесаря и власть Бога сошлись в поединке. Хуан Гайтан, представитель Всевышнего, чувствовал себя почти Богом. Ровным, загробным голосом начал он свою речь, нимало не заботясь о том, что вице-король стоит перед ним, как провинившийся школяр перед строгим профессором.

— Со времен основания святой матери Церкви, — начал он, сосредоточенно поглаживая крест, — обязанность карать еретиков лежала на духовенстве. Чтобы в этом не возникало сомнений, папа Иннокентий III создал инквизиционный суд. Великий папа, поистине святой. И дабы инквизиция не встречала препон на своем благом пути, все понтифики, как и все без исключения монархи, неизменно ставили ее превыше и светской, и обычной церковной власти. Мы получили особые полномочия. Полномочия, исключительные права и полную неприкосновенность во имя охраны чистоты веры. А поскольку в вопросах веры понтифик является высшей инстанцией, юрисдикция инквизиции находится исключительно в его ведении и простирается над королями, вице-королями и всякими судьями, подобно тому как небо простирается над землей.

Тут Гайтан медленно поднял взгляд и словно бы спохватился, заметив, что своим поведением оскорбляет вице-короля. Он встал и отвесил поклон, явно наслаждаясь пусть небольшой, но все же победой. Потом повернулся и величественно проследовал к двери.

А в ушах маркиза де Монтесклароса всё звучали слова, сказанные с нескрываемой угрозой: «Особые полномочия… Исключительные права…»

66

Хибарка, где обитал Диего, притулилась за углом портовой лечебницы. Франсиско стоило большого труда скрывать боль, которую вызывал в нем этот сломленный человек — его нелепая походка и заискивающая улыбка, не сходившая с лица, руки землистого цвета, висевшие, точно плети, вечно опущенные подслеповатые глаза. Жалкая пародия на уверенного в себе врача из Ибатина. Толкнув дверь, кое-как сколоченную из кривых досок, Диего виновато пробормотал:

— Нам сюда.

На двери не имелось ни замка, ни засова, а одна из трех петель была оторвана. Франсиско чуть не плакал от стыда, видя, в какой убогой норе ютится его отец. Перед глазами головокружительно-ярким видением встали их апельсиновый сад и прекрасный светлый дом с синими изразцами. Из темной конуры пахнуло плесенью. Видение рассеялось, и юноша окинул взглядом неумело побеленные глинобитные стены, земляной пол и тростниковую крышу — в ее прорехи заглядывало хмурое небо Кальяо.

— Дожди тут у нас редко случаются, — словно оправдываясь, проговорил Диего.

Под стать жилищу была и обстановка: латунный кувшин и глиняный черпак на столе, заваленном бумагами и книгами. Еще книги — на полке. Соломенный тюфяк. Две скамьи — одна у стола, другая в углу; в глубине комнаты — сундук и шкафчик, давно утративший дверцы. Вместо вешалки — гвозди, вбитые в стену. На один из них Диего повесил свой санбенито.

Он развел тощими руками, словно говоря: «Чувствуй себя как дома» (как будто можно было назвать домом это обиталище изгоя), подвинул вторую скамью к столу и принялся рыться в сундуке, ища, чем бы украсить свое жилище ради дорогого гостя. А юноше суетливое гостеприимство Диего причиняло невыносимую боль, делая отца еще более жалким. Мул, привязанный к изгороди, радостно встряхнулся, когда хозяин снял с его спины поклажу. Франсиско отнес суму в хибарку, поставил на пол. Распаковал одежду, достал увесистую Библию и котомку, в которой что-то звякнуло. Диего удивленно обернулся на звук. Сын жестом подозвал отца: подойди, мол, посмотри сам. Тот сначала не понял, а потом растроганно спросил: «Неужели подарок?» «Да, — хотел ответить Франсиско. — Подарок от твоего верного слуги Луиса. Подарок, который я всю дорогу берег как зеницу ока». Но не ответил: губы не слушались.