Житие маррана

Я, разумеется, обратился за советом в Королевскую аудиенсию, и сведущие судьи сказали, что для капитуляции оснований нет, но сообщили, что эти негодяи собираются оболгать меня и выдвинуть ложные обвинения, которые вскорости могут дойти до Супремы, Высшего совета инквизиции в Севилье. Я благоразумно (вопреки собственным чувствам и убеждениям) сбавил тон, опасаясь, как бы эта нелепица не обернулась для меня непоправимой катастрофой. Однако не смог справиться с возмущением и написал коралю, уведомив его величество, что достопочтенные и многоуважаемые святые отцы (хочешь не хочешь, а приличия соблюдать приходится) слишком уж пекутся о своей репутации; за гневом по поводу протокольных нарушений кроется горячее желание отвоевать себе побольше места, оспаривая не только мои полномочия, но и полномочия церкви. Вскоре я с облегчением узнал, что архиепископ Лимы — сам архиепископ! — придерживается похожего мнения и считает, что инквизиторы не прочь заполучить привилегии, равные привилегиям королевского наместника.

Любопытно, что архиепископа нашего зовут Бартоломе Лобо Герреро[51], а значит, его голыми руками не возьмешь. Но и у инквизитора фамилия говорящая — Вердуго, как мы помним… Интересно, почему Господу было угодно поместить меня между такими персонажами? Видно, неспроста.

68

Франсиско вернулся в доминиканский монастырь, в свою голую келью. Брат Мануэль Монтес проводил его туда, опять вошел первым и придирчиво оглядел каморку, желая, видимо, убедиться, что за прошедшие дни она ничуть не изменилась. О крысах монах не ведал.

— Ночевать будешь здесь, — холодно сообщил он, будто юноша и сам этого не знал.

Едва стемнело, грызуны скопом явились поприветствовать гостя.

На рассвете, когда уже стали заметны силуэты деревьев, мимо прошел брат Мартин, но даже не поздоровался, что было на него не похоже. Франсиско, заподозрив неладное, осторожно прокрался в лечебницу. Аптека стояла открытой, из двери доносился острый запах снадобий. Мартин тем временем выбежал во двор и столкнулся с братом Мануэлем, который своей деревянной походкой брел навстречу. Мартин рухнул на колени и хотел поцеловать монаху руку, но тот отдернул ее. Тогда мулат попытался облобызать собрату ноги, однако не преуспел и в этом: Мануэль Монтес поспешно отступил назад.

— Не смей ко мне прикасаться!

— Я черномазый грешник! — вскричал Мартин чуть не плача.

— Что ты натворил?

— Прогневил отца настоятеля Лукаса, притащив в обитель индейца.

Брат Мануэль помолчал, задумчиво глядя куда-то вдаль. Потом брезгливо отстранился, чтобы протянутые в мольбе смуглые руки не коснулись его, повернулся и ушел в часовню. Франсиско склонился над Мартином, простертым на земле.

— Тебе помочь?

— Спасибо, сын мой.

Юноша помог мулату подняться.

— Благодарю тебя. Я отпетый грешник, — бормотал несчастный. — Проклятый грешник.

— А что случилось?

— Я ослушался настоятеля, вот что.

— Самого настоятеля?

— Ну да. Хотел спасти индейца.

— О чем это ты?