Нежный, прибранный, румяный
от светла и дотемна
городишко деревянный,
деревянная страна.Хмурый дед в косоворотке,
с черной прядью в бороде.
А кругом все лодки, лодки —
на земле и на воде.Бесконечна, с белизною,
светло-серая во мгле
Обь лежит передо мною,
словно небо на земле.Облака плывут, как духи.
Окна смотрят на леса.
На завалинках старухи
щурят белые глазаи в немой закат над Обью
песни ясные свои
стонут, полные любовью,
плачут, полные любви.Что не оплачено кровью,
сгинет – и нет ничего.
Все, что не стало любовью —
пусто, уныло, мертво.
Если живешь несчастливо,
вдумайся, не обозлись, —
в чем-то она справедлива,
неумолимая жизнь.
Ветер, изгибаясь, шелестит.
Небеса застыли синим сгустком.
Море ослепительно блестит,
словно снег на поле среднерусском.
Здесь, на вулканической горе,
над немым хаОсом Карадага
в гулком и пустынном октябре
мы одни, нам ничего не надо.Дальних гор клубится полоса.
Мы сидим, ослепнув и оглохнув…
И душа течет через глаза,
словно солнце сквозь большие окна.Ледовитый океан
Два часа пополудни, а вечер.
Мгла. Огни сухогруза видны.
Снег да брызги, да воющий ветер,
да размытое око луны.
Рядом остров – маяк за дорогой,
лысый берег, скупое жилье…
Острый нож красоты этой строгой
проникает под сердце мое.
Я смотрю: что ж, и это Россия,
где полгода полярная тьма.
Все равно – здесь настолько красиво,
что от этого сходишь с ума.
Я под снегом стою перекрестным
и придавлен, как будто бедой,
этим Севером, диким и честным,
беспощадной его красотой.
Христос и Аввакум
1
Не проста эта жизнь, не проста.
Давит, жжет ядовитая дума:
– Пусть евреи распяли Христа…
Ну а кто сжег живьем Аввакума?
Но молчат… Не приемлют вины.
Крутят, врут на стремнине летейской.
Лишь мои, чую, дни сочтены
в скорбной участи русско-еврейской.Для чего полукровкой рожден?
Что имела судьба на примете?
На меня с высоты смотрит Он…
Я раскаюсь за тех и за этих.
2
Плыл нимб… Глаза светили …
Нес мир и благодать
Когда его схватили,
не рвался убегать.При нервной перегрузке, —
наивен и красив,
задумался по-русски,
семитский позабыв.Страна, где все заклято,
где в будущем Он был,
которую когда-то
всю, всю Он исходил…Я подступаюсь к теме,
что муторна, больна.
Нормально, что в поэме
сломались времена.3
Все было, как в России
конвой, стукач, арест…
Он падал от бессилья,
но нес свой тяжкий крест.
Из будущего злого,
где ложь, корысть, разор,
от горечи былого
мы не отводим взор…
4
На холме невысоком
стоял, избит, смешон.
Тут страшный суд над Богом
людьми был совершен.Глаз любопытных гроздья.
Молчит толпа людей…
Когда вбивали гвозди,
слышал хруст костей.Там – в Иерусалиме
(я тоже в нем бывал) —
давно забыто имя,
кто гвозди те вбивал.Нет палача в помине…
Он – стрелочник … Плевать!
Зато осталось имя,
кто приказал:Как это некрасиво —
коррупции разгул!…
Наверно, и Каифа
Пилату отстегнул.
5
Отбросьте, зачеркните
мой воспаленный стих.
Ведь Он учил:
Но не лукавьте, бросьте…
Да! так Он говорил…
Того, кто вбил те гвозди,
любил ли Он?.. – Любил!..Был гогот, мат, угрозы…
А время шло к концу.
Катились Божьи слезы
по Божьему лицу…Пред кротостью и болью
я упадаю ниц.
Но не могу, тем боле,
любить Его убийц.
6
Иисус вдруг тело выгнул —
был Богом не храним,
и, обезумев, крикнул:
– Эли! Эли! лема сабатхани!!А это значит, боли
терпеть уже не мог.
Была потеря воли.
И Отче не помог…Никто не понял сразу —
и в страхе и тоске —
зачем Он крикнул фразу
на странном языке?