Живая вещь

Её помыли и немного привели в порядок и переложили в родильное отделение, в её собственной ночной рубашке; это была одна общая палата с множеством женщин. Мальчика уже унесли. Под хлопковой простынёй и ажурным трикотажным одеяльцем она ощутила себя бесформенной, хотя и вновь собою. В этот жизненный час лучше бы оказаться действительно одной. Волосы завились в тугие кудряшки, как обычно случалось с грязной головой или во время болезни. Адреналин, а с ним и восторг схлынули, как ни держалась она за воспоминание о нём. В отделение вошёл Дэниел — твёрдым, размашистым шагом, в отличие от большинства мужей, которые предпочитали прокрадываться бочком. От его присутствия она почувствовала смятение — она только начала настраиваться на здешний женский мирок, терпеливый, с урезанным словарём, с бормотанием друг дружке простых секретиков. Дэниел — в полном присутствии духа, но чуть настороже и почему-то сердит. Она поглядела на него из-под утомлённых век; волосы в ужасном виде, ничего с этим не поделать.

— Как чувствуешь себя? — спросил Дэниел.

— Нормально.

— Тяжело пришлось?

— Не очень… — Она повела взглядом вокруг, точно призывая соседок в свидетели. — Само по себе… не очень трудно. Хуже всего суета, этот обиход медицинский. Но всё это уже не важно…

Он действительно желал знать, как оно было. Стефани хотела рассказать про свет, про радость, но здесь слишком много посторонних. Разговор заскрипел дальше:

— У нас мальчик.

— Знаю. — Дэниел насупился. — Почему мне не сообщили?

— Когда я сюда попала, мне было не до этого.

— Понятно, не ты.

— Я понадеялась, что, может быть, из дома позвонят.

— Куда им. Ладно, уже не важно.

— Действительно. Моего Вордсворта куда-то задевали.

— Я найду. Тебе ещё что-нибудь принести?

— Шоколадку. Сладкое что-нибудь. Это потому, что я устала.

— Принесу.

Дэниел сурово сверкнул глазами на других женщин, как будто они виноваты, что здесь оказались. Они поспешно потупились: кто в вязанье, кто в «Женскую беседу», кто просто в подушку. Подошла медсестра и спросила, не желает ли он взглянуть на сына. Да, сказал он, всё ещё смутно продолжая на что-то сердиться, и последовал за нею по отделению, а затем по коридору к палате новорождённых; сквозь стеклянную стену видны ряды белоснежных кроваток с младенцами; собственно, наружу торчат одни головки — белые, розовые, с тёмненьким пушком и лысенькие, вариации на тему человека. Несколько младенцев вскрикивали, монотонно и настойчиво. Медсестра указала сквозь стекло:

— Второй слева вон в том ряду, ваш. Правда ведь, чудесный?

— Понять сложно.

— Почему?

— Отсюда толком не разглядеть.

— Я вам его вывезу.

Медсестра тоже устала, однако зашла и выкатила кроватку и направилась с ней в палату к Стефани. Стефани посмотрела на мальчика с небольшой опаской: вдруг чувство узнавания, восторга не вернётся, вдруг мальчик изменился. Он и правда стал немного другим, его помыли с мылом, и тёмные мягкие волосики поднялись хохолком — но твёрдое личико осталось тем же, она его вспомнила. Она оборотилась к Дэниелу, который взирал на малыша изумлённо.

— Странно. Я не думал… что это будет… сразу отдельный человечек.

— И я. Я тоже не думала. Пока не увидела его отдельную кроватку. Но человечек ведь он и есть.

— Ну-ка, вынь его, — сказал Дэниел.

— А можно?..

— Конечно, он же твой.

Стефани взяла младенчика, распашонка была чуть влажная, тёплая и волочилась. Малыш моргнул на свет и разом дёрнул обеими ручками. Дэниел, чуть нахмурясь, вглядывался в личико. Стефани посматривала на Дэниела.

— Все малыши одинаковые, — сказала усмешливо женщина с соседней кровати. — Похожие друг на дружку.

— Ну почему же? Не всегда. — Дэниел повернулся к Стефани. — Он себя хорошо чувствует?

— Да, вполне, — сказала Стефани.

— Когда столько времени думаешь, что может быть не так… то даже не верится, что всё у человечка хорошо.

— Я никогда не сомневалась, что всё будет ладно!

— Если б знать наверняка… — сказал Дэниел и вновь принялся придирчиво обследовать сына на вид.

— Вообще-то, похож на тебя, — сообщила Стефани.

— Ага. — Дэниел, похоже, не слишком обрадовался такой мысли. — А я похож на мать.

— А она говорит, ты похож на своего отца.

— Я слишком толстый, с детства. А этот мальчик совсем худенький.

Малыш нахмурился, и его отец нахмурился. И спросил:

— Как же мы его назовём?

— Может быть, Уильям?

— Уильям?..

(Прежде они обсуждали такие имена, как Кристофер, Стивен, Майкл.)

— Я придумала это имя… как у Вордсворта. Когда у меня забрали Вордсворта… я шагала по комнате, долго, несколько часов. Они на меня очень сердились, что я не лежу на кровати. И в голове у меня забрезжило — Уильям! Можно это будет одно из его имён?

— Что ж, мне нравится.

Малыш, обретя отдельное имя, стал сразу казаться более отдельным.

— Твоему отцу придётся по душе, — сказал Дэниел.

Стефани повернулась к нему вопросительно.

— Ведь его тоже полностью зовут Уильям. Не могли же его покрестить Биллом, — усмехнулся Дэниел.

— Господи боже мой, я об этом и не думала.

Дэниел рассмеялся.