Живая вещь

Гидеон сказал, что пора мыть посуду, они с женой чередуются по дням, сегодня его очередь. А помогать ему будет Стефани.

На кухне с буфетов отскребена была старая краска. Стол новый, чисто вымытый. На стенах — бледные бумажные обои с узором из веточек, вокруг мойки — голубые и белые виниловые плитки. Однако эта комната, в которой когда-то шла уединённая жизнь слуг, упрямо остаётся тёмной… Гидеон облачился в хозяйственный передник и присогнулся над раковиной наподобие газующего мотоциклиста. Рукава засучены, ворот рубахи распахнут. Расхаживая туда-сюда с грузом блюд и тарелок, Стефани вынуждена была чуть ли не касаться с ним бёдрами в этом узком пространстве. Она невольно втянула располневший живот над старым поясом платья. Гидеон кратко взглянул на её грудь: платье немного жало под мышками. Борода Гидеона над тарелками развевалась, живая и роскошная. Обладатель бороды сиял.

— Расскажите про себя, — попросил Гидеон.

— Что рассказывать, всё и так известно. У меня есть муж и ребёнок, а ещё свекровь и брат. Скучать не приходится.

— Разумеется. Но уверены ли вы, что вам не скучно?

— Давайте сразу скажу для ясности, я не христианка. Но у нас с Дэниелом полное взаимопонимание. Я помогаю ему с работой в приходе, как только могу.

— Вы не ответили на мой вопрос.

— Мне показалось, вы спрашивали, каково моё участие в жизни прихода.

— Нет. Меня заинтересовали вы, сама по себе. В вас есть какая-то тайна, недосказанность.

Где-то мы уже это слышали, подумала Стефани, реплика не новая. Она повернулась к нему спиной, открыла наугад дверцы какого-то буфета, поставить стопочку тарелок, не встречаться с хозяином глазами; спросила негромко:

— Разве у меня нет права на тайну?

— Конечно есть, — задушевно-звучно подтвердил Гидеон. — Но и я ведь имею право на небольшое любопытство. Мне интересны вы — но не в качестве жены Дэниела или сестры Маркуса и даже не в качестве супруги-помощницы курата этого прихода. Всё это роли, маски…

А вот это, подумала Стефани (украдкой подмечая, как пытливо ощупывают её глаза Гидеона), разве не роль?

— Я преподавала в школе.

— О, ещё одна маска. И теперь вам этого не хватает?

Стефани была с детства приучена (позже, в Кембридже, привычка лишь закрепилась) отвечать на вопросы точно:

— Мне не хватает бесед с учениками. Не хватает работы с книгами. Я люблю книги.

— Вы не должны пренебрегать самореализацией. В этом беда многих женщин.

— Я вполне довольна жизнью.

— Позвольте не поверить. Я чувствую вашу внутреннюю невоплощённость. Вашу привычку отказываться от собственного «я» ради других.

Стефани повернулась к Гидеону лицом:

— Вы ведёте себя довольно бестактно.

— Вот, уже лучше. Прямая эмоциональная реакция. Что-то личное наконец проступило.

— Мне кажется, обычных хороших манер ещё никто не отменял, не правда ли, ваше преподобие?

— Да, конечно. Я за вежливость. Но ведь нам предстоит тесно работать вместе…

— Как я уже заметила, я не…

— Не христианка. Но имейте в виду: в мирском обществе Христос может представать инкогнито. И не наше дело — не наше право — это инкогнито нарушать.

Смысл двух последних фраз Стефани не поняла. Он легонько обхватил её за плечи — когда она очередной раз проходила мимо, — повернул к себе лицом:

— Союз и дружба, Стефани? — В его голосе, в его тоне — воля.

— Ну конечно же… — пробормотала она в ответ неопределённо.

Золотистые глаза скользнули по её вороту, застёгнутому на все пуговицы. Легонько потрепав её по волосам, Гидеон отпустил.

Позднее с изумлением и озадаченностью она отметила, как сильно этот вроде бы пустяковый разговор её расстроил. В сущности, что-то вроде банальной, довольно примитивной попытки ухаживания. «Вы привлекательны и поэтому мне интересны», или «Я такой мужчина, что меня привлекают все или почти все милые женские особы». Эти слова не были произнесены, но словно повисли в воздухе. Гидеон выказал не столь уж необычную в священнослужителе смесь самоуверенности и бесцеремонности. Бывает, священники развивают в себе подобную навязчивость, чтобы скрыть природную робость; у них это и впрямь что-то вроде маски, личины. Но это не тот случай. Мужской напор у Фаррара — в точности как у Дэниела! — не от неуверенности в себе, а от избытка энергии. Ей сделалось стыдно, что она вообще отозвалась на разговор. Получается, она нуждалась в напоминании о том, что она женщина. Стыдно, что понадобилось такое напоминание! И он заставил её сознаться в сокровенном: да, скучаю по книгам…

(II)