Живой

— Никто не знает, что происходит в голове у каждого, кто находится там. Это больше не работа, которая кормит твою семью или оплачивает учебу, — сказал я ей, зная, что я говорил за 99% людей, которые были там. — Я устал. Устал от запахов, воздуха, цели. С какой стати я должен оставаться и рисковать своей жизнью ради людей, которые, так или иначе, хотели, чтобы я был мертв? Ради чего? Чтобы учить нескольких людей тому, что они, возможно, используют против меня?

Я запустил пальцы в волосы и сделал глубокий, очищающий вдох. Грейс нужно было все это услышать. Она должна была знать, что разбитый человек перед ней не был пустым. Я все еще так много мог дать, и я хотел ей это дать.

— Я был там ради братьев. И только поэтому. Не из-за денег, не из гордости, — я покачал головой и сказал правду. — Я был там ради человека рядом со мной. Ради того, чей заряженный пистолет был готов стрелять, чтобы защитить меня. Я был там, чтобы защитить его.

Я так ясно помнил тот день. День, когда я знал, что, наконец-то, я нашел веские причины, чтобы быть там.

Грейс ждала. Я не знал, что она делала со своими руками, не мог видеть ее лица, но она слушала каждое произнесенное мной слово, как и всегда. Вот что заставляло меня продолжать.

— Таким образом, я открыл дверь в мой фургончик — коробку, которую я называл домом, — и приготовился ненавидеть еще один день, но прожить его, потому что проживет его Райан или нет, зависело от меня. Все зависели от них так же, как и от меня, пройдет день впустую или нет, — глубокий вдох и выдох. — Затем я опустил взгляд и увидел эти цветы.

Я сделал паузу, подыскивая правильные слова и представляя это чудо у себя в голове. Как только я это увидел, мне стало жарко. От солнца в сухой пустыне и ветра было только хуже. Я чувствовал, как песок забивался между пальцами рук и ног. Это был не гладкий, прохладный песок с пляжа. Совсем нет. Он скорее напоминал меловую пыль. Безжизненную. Он прилипал ко всему, пока цвет под ним не терялся.

— Это был просто сорняк. Что-то, что просто растет в сухой и раскаленной жаре пустыни, в пыли и песке. И эти цветы... это был первый цвет, кроме коричневого, который я видел за последние месяцы. Я до сих пор четко могу видеть его в голове. Белый цвет. Такой белый, что это было скорее отсутствие цвета, но, по-моему, он был живой.

— Листья были покрыты пылью так, что нельзя было увидеть зеленый цвет, а этот цветок, он просто был там. Окруженный пустотой.

Это было гребаное чудо.

Я улыбнулся.

— И я подумал, вот в чем все дело. Находить прекрасное в некрасивом, хорошее в плохом, светлое в мрачном. Эта одна крошечная вещь, она была для меня. Это было напоминание, что жизнь не обязательно должна быть чистой и совершенной, чтобы быть красивой.

Я закрыл глаза, и изображение осталось в голове. Тот маленький, незначительный цветок держал мой мир на своих лепестках. Хрупкий мир на тонкой поверхности.

— Я уехал с базы в тот день, а когда вернулся, он исчез. Завял и уже погиб. Даже то, что рождено расти в наихудших условиях, не смогло выжить там. Потому что жизнь, которую мы получаем, бесценна. В эту секунду есть, а в следующую — уже нет. Но тот цветок — тот безупречно белый цветок — был единственным, что я видел в пыли, — я сглотнул густой комок, который образовался у меня в горле, и продолжил. — Должно быть, жизнь такая. Каким-то образом я забыл, что это значило для меня.

Грейс и понятия не имела, как близко я подошел к тому, чтобы полностью забыть. Человек может лишь так много взять, прежде чем жизнь возьмет над ним верх. Я не хотел, чтобы меня спасали, но она сделала это, прежде чем я смог моргнуть. Она заботилась обо мне достаточно, чтобы стать светом в моем мрачном, хрупком мирке.

Я откинулся назад на диване и повернул лицо к потолку.

— Я прошел через ад, видел то, что ты могла бы видеть только в кошмарах, и я выступал против людей в три раза больше меня. Ты бы подумала, что я был готов к чему угодно, но я не был готов. Я до сих пор боюсь темноты и монстров, притаившихся там, — я сделал глубокий вдох и заставил себя сказать то, что я по-настоящему чувствовал. — Ты — единственный свет, который я вижу, Грейс, и для человека, который до сих пор чувствует необходимость прятаться ночью под одеялом, ты — офигенное чудо.

Грейс затаила дыхание. Я мог сказать об этом по полной тишине рядом со мной. Я нерешительно протянул руку и снова попытался на ощупь найти ее руку. Когда мои пальцы обвили ее пальцы, я снова поднял их к своим губам, почти отчаянно желая почувствовать ее.

— Ты спросила меня, почему ты, — пробормотал я, почти касаясь ее кожи.

Она напряглась и выдохнула.

— Это ты, потому что, может быть, я и сломлен и разбит, но когда я с тобой, я еще никогда не чувствовал себя более полноценным.

К моему разочарованию, она убрала свою руку, но паника была недолгой. Она взяла в руки мое лицо, повернув его к себе. В миллионный раз мне захотелось, чтобы ее лицо появилось у меня перед глазами. Хотя бы один раз.