Живой Пушкин. Повседневная жизнь великого поэта

Но вот о чём Александру Пушкину не дано было знать: его младший сын Григорий, став владельцем родового Михайловского, держал в имении огромную псарню. И в таком образцовом порядке, что добрая слава о ней и её хозяине шла по всей округе.

Не только знатоком охотничьих собак слыл Григорий Александрович. Продав государству в юбилейном 1899-м, пушкинском году отеческое Михайловское и перебравшись в Вильно, в имение Маркучай, он стал хозяином и четвероногих симпатяг, любимцев жены. А Варвара Алексеевна души не чаяла в своих питомцах, уверяя, что «они никогда не предадут, потому что попросту этого не умеют».

Благодаря той удивительной женщине, гордившейся тем, что она невестка Пушкина, и называвшей себя счастливейшей женщиной в России, мемориальная усадьба жива по сей день. Варвара Алексеевна Пушкина (в девичестве носила ту же фамилию, что и родной дядюшка Павел Мельников, первый в России министр-путеец!) перед тем, как покинуть земной мир, позаботилась о судьбе любимой усадьбы: «Дом в Маркучае не может отдаваться внаймы или в аренду, а всегда должен быть в таком состоянии, в каком находится теперь, при моей жизни, дабы в имении Маркучай сохранялась и была в попечении память отца… моего мужа, великого Поэта, Александра Сергеевича Пушкина».

Жива старинная усадьба, не иначе как чудом уцелели и памятники домашним любимцам – ведь над Литвой пронеслись две разрушительные войны: Первая мировая и Великая Отечественная.

Сами камни-памятники собакам – редчайший образец минувшей усадебной культуры – стоят поблизости от семейной часовни во имя святой Варвары, под сенью коей навеки упокоилась чета Григория и Варвары Пушкиных. И чудится, что явлен новый пример вечной собачьей преданности.

Трогательная надпись на камне сохранила клички собак и годы их службы семейству Пушкиных – Мельниковых: «Верному другу Бене! 16/29 августа 1921 г. Последний потомок Фаньки и Бойки от 1867 г.»

На втором уцелевшем памятном камне надпись почти стёрта – с трудом читается: «Жучекъ мой…»

Однажды в своей статье Пушкин привёл слова некоего французского естествоиспытателя: «Благороднейшее изо всех приобретений человека было сие животное…» И хотя под этим «благороднейшим приобретением» подразумевалась лошадь, прекрасные эти строки с полным на то основанием можно отнести и к собачьему племени, верность которого испытана не одним тысячелетием.

«Что за прелесть – Бабушкин кот!»

Так иногда лукавый кот…

Александр Пушкин

Любил Александр Сергеевич примерить на себя то молдаванскую шапку, то русскую крестьянскую рубаху, а то и черкесскую бурку. И так свободно входил в новый образ, что даже приятели с трудом могли отличить его от настоящего горца либо молдаванина.

Да и в своих автопортретах, что быстрое его перо в изобилии начертало на страницах рукописей, поэт представлял себя в образе то монаха, то старца, то женщины или арапа, а то и вовсе, рисуя лошадь, изобразил себя в виде… коня. Эта его удивительная лёгкость перевоплощения сродни чародейству, – в тёмные времена Средневековья Пушкина наверняка нарекли бы оборотнем.

Ему легко было представить себя… охотничьей собакой. Перебежал дорогу заяц, а Пушкин верил в приметы и полагал, что это не к добру, и он готов уже превратиться в борзую, чтобы догнать ненавистного зайца.

Столь же естественно, не делая над собой никаких усилий, поэт мог ощутить себя кем угодно. И даже… котом!

«Душа моя, что за прелесть – Бабушкин кот! я перечёл два раза и одним духом всю повесть, теперь только и брежу Трифоном Фалелеичем Мурлыкиным. Выступаю плавно, зажмуря глаза, повёртывая голову и выгибая спину…» – писал поэт брату Лёвушке из своего михайловского заточения.

Непостижимо. Пушкин, великий Пушкин, и вдруг в образе кота! Но только представьте, как артистично, с какой мягкой иронией подражал поэт своему домашнему любимцу! Нет, совершенно не академический Пушкин. Будто он сам стирает со своего лика поднадоевший глянец. Незнаемый Пушкин, способный удивлять своих почитателей и через два столетия!

Поэт впечатлён был тогда фантастической повестью Антония Погорельского (псевдоним Алексея Перовского) «Лафертовская маковница». Сюжет её таков: живущая в Москве, в Лефортовской части старуха-колдунья, промышлявшая сладкими маковниками, перед смертью, помимо ключа от накопленных сокровищ, завещает внучке выйти замуж за жениха, коего она сама ей назначит. Вскоре старая маковница умирает, и к отцу девушки является титулярный советник Аристарх (Пушкин ошибочно называет его Трифоном) Фалелеич Мурлыкин, просить руки его дочери. В женихе несчастная – о ужас! – узнаёт бабушкиного чёрного кота: «Мурлыкин подошёл к ним, всё так же улыбаясь. “Это ничего, сударь, – сказал он, сильно картавя, – ничего, сударыня, прошу не прогневаться! Завтра я опять приду, завтра дорогая невеста лучше меня примет”. После того он несколько раз им поклонился, с приятностью выгибая круглую свою спину, и вышел вон».