Живой Пушкин. Повседневная жизнь великого поэта

Зато сохранился портрет Пушкина, где неизвестный живописец запечатлел поэта в светло-серой мягкой пуховой шляпе и с клетчатым шотландским галстуком. Портрет-загадка. Долгое время искусствоведы сомневались в его подлинности, утверждая, что сей портрет не прижизненный, а дата на нём, увы, мистифицирована.

Внизу овальной акварели ясно читается надпись: «13 июня 1831». Если она верна, то портрет написан в Царском Селе, в счастливые месяцы супружества поэта.

И наконец, вторя искусствоведам, пушкинисты приводили иной весомый довод: не было у Пушкина подобной пуховой шляпы!

Тут-то и вспомнили о записках литератора Николая Путяты, друга Баратынского, опубликованных в «Русском архиве»: «Когда Пушкин, только что возвратившийся из деревни, где жил в изгнании и откуда вызвал его Государь, вошёл в партер (Большого театра – Л.Ч.), мгновенно пронёсся по всему театру говор, повторявший его имя: все взоры, всё внимание обратилось на него У разъезда толпились около него и издали указывали его по бывшей на нём светлой пуховой шляпе. Он стоял тогда на высшей степени своей популярности».

Загадочная акварель принадлежала ранее выпускнику Лицея, окончившему его в 1838 году с золотой медалью, в будущем – академику и действительному тайному советнику Константину Степановичу Веселовскому – страстному поклоннику поэта! От его наследников в пушкинское хранилище портрет поступил довольно поздно, в 1939-м.

Неведомо было имя художника – кому из живописцев летним днём 1831 года позировал Александр Сергеевич? Разгадка (точнее, весьма правдоподобная версия) оказалась… в шляпе. Пытливая сотрудница Пушкинского Дома решила сопоставить «царскосельскую» акварель с автопортретом Моллера, где художник представил себя на полотне в точно такой же светло-серой пуховой шляпе. И вынесла смелый вердикт: автором обретённого портрета является Фёдор Моллер, любимый ученик Карла Брюллова. А светлая пуховая шляпа, что была на художнике, возможно, та самая, в которой ему прежде позировал Пушкин!

«– Победа! – сказал ему Чарский, – ваше дело в шляпе».

Ещё одно за в пользу авторства Моллера – он преклонялся перед гением Пушкина и памяти его посвятил картину «Татьяна за письмом Онегину». Живописную ту работу по велению государыни Александры Фёдоровны поместили в её петергофский «Коттедж».

Следом родилась новая дерзкая версия: уж не Гоголь ли, чей образ также запечатлён кистью Моллера, упросил приятеля-художника написать портрет великого поэта, а Пушкина – позировать тому?!

С безобидными, казалось бы, мягкими пуховыми шляпами всё обстояло не так просто. В Европе мягкая широкополая шляпа ассоциировалась с карбонариями (от итальянского carbonaro – «угольщик»), членами тайного в Италии общества. Карбонарии вели яростную борьбу против тирании неаполитанских Бурбонов, но особо дерзко и бесстрашно действовали они в 1820-х годах: каждый двадцать пятый подданный Неаполитанского королевства с гордостью называл себя карбонарием.

Появившись в России, шляпа – «достояние карбонариев» – стала почитаться «вывеской» свободолюбия. Известен эпизод, когда Николай Полевой, издатель «Московского телеграфа», прислал подобную широкополую шляпу декабристу Александру Бестужеву-Марлинскому. По доносу на квартире Бестужева был проведён обыск и обнаружена злополучная шляпа. Доктор Майер, живший в той же квартире, признал найденную шляпу своей, понимая, что товарищам, соседям декабриста, может грозить Сибирь. Плата за геройство оказалась немалой: отважный доктор провёл полгода под арестом.

«Твоя соломенная шляпа»

Ещё одна загадочная история, связанная на сей раз с камер-юнкерской шляпой Пушкина и, надо полагать, столь же «любимой» им, как и ненавистный камер-юнкерский мундир.

«Я поехал к её высочеству на Каменный остров в том приятном расположении духа, в котором ты меня привыкла видеть, когда надеваю свой великолепный мундир», – иронизирует Пушкин в письме к жене, упоминая о своём представлении великой княгине Елене Павловне.

В тот майский день 1834 года на голове поэта красовалась камер-юнкерская шляпа как принадлежность придворного мундира. Её-то после смерти Пушкина один из опекунов его осиротевшей семьи Наркиз Иванович Тарасенко-Отрешков, человек ловкий и нечистый на руку (это он взял тайно из кабинета умершего поэта его гусиное перо, присвоил себе часть рукописного наследия), подарил супруге Николая Гавриловича Головина, владельца тверского имения Микулино-Городище, что в сорока верстах от Старицы. Известно письмо «дарителя», где господин Отрешков сообщает Вере Петровне, что Пушкин «постоянно находился в весьма дружеских отношениях» с её мужем.

Какое-то время пушкинская реликвия находилась в семье Головиных, вплоть до кончины супругов, а на исходе XIX столетия досталась… местному пастуху. И следы её затерялись в обширном тверском краю.

Пастух по-прежнему поёт
И обувь бедную плетёт.