Живой Пушкин. Повседневная жизнь великого поэта

Смирив немирные желанья,
Без доломана, без усов,
Сокроюсь с тайною свободой,
С цевницей, негой и природой
Под сенью дедовских лесов…

Без усов и бороды не представить ни русского крестьянина, ни купца, ни священника. Дивилась их виду ирландская путешественница, оказавшись в России начала XIX века: «Низшие слои населения поражают своим гротескным видом, особенно смешно видеть патриархальные бороды мужчин».

Но вот неожиданность: моду на бороду стали перенимать и светские люди! «Дамский журнал» предупреждал своих милых читательниц: «Многие молодые люди воображают, что обратят на себя выгодное внимание, отпустивши бороду так, как отпускали граждане древних республик Греции и Рима. Не думают ли сии господа придать себе чрез то характер головы более мужественный и более героический или не хотят ли они возвратить нас к сим прекрасным дням рыцарства… Будем надеяться, что дамы наши, весьма стоящие дам среднего века и которых вкус более очищенный, всегда предпочтут подбородок хорошо обритый всклоченной бороде…»

Подобным советам модных журналов Пушкин, как известно, не внимал. В дальних странствиях он преображался. И принимал совсем иной вид – столь непохожий на хрестоматийный – Пушкин усатый! Пришлось даже отказаться от бала у московского почт-директора Булгакова, а причиной тому, по признанию самого Александра Сергеевича, стало «небритие усов, которые отрощаю в дороге»!

За уши ус твой закрученный,
Вином и ромом окропленный,
Гордится юной красотой,
Не знает бритвы; выписною
Он вечно лоснится сурьмою,
Расправлен гребнем и рукой.

Вряд ли в дороге, да и в деревне Пушкин следовал строгим правилам ухода за усами. Их обладателю требовался ряд необходимых предметов, как то: зажимы, чтобы подкручивать усы, особая паста и щеточка для усов, «наусники», в коих можно было бы спать, не боясь повредить форму самих роскошных усов.

Чтобы не смять уса лихого,
Ты к ночи одою Хвостова
Его тихонько обвернёшь,
В подушку носом лечь не смеешь,
И в крепком сне его лелеешь,
И утром вновь его завьёшь.

Кстати, при Николае I привилегию людей ратных составляло ношение усов, «ибо сии последние принадлежат одному военному мундиру».

Шестнадцатилетний Пушкин-лицеист посмеивался над усами лихих гусаров, посвятив сему достойному предмету философическую оду!

Сраженья страшный час настанет,
В ряды ядро со треском грянет;
А ты, над ухарским седлом,
Рассудка, памяти не тратишь:
Сперва кудрявый ус ухватишь,
А саблю верную потом.

Но юный поэт не именовал оду философической, коли не сумел бы соединить несоединяемое – быстротечность времени с потерей… усов:

Гордись, гусар! Но помни вечно,
Что всё на свете скоротечно —
Летят губительны часы,
Румяны щёки пожелтеют,
И черны кудри поседеют,
И старость выщиплет усы.

Уже не гусар, но красавец-улан, обладатель роскошных усов, пленил Ольгу Ларину, недолго оплакивавшую бедного Ленского. Правда, черновые те наброски не вошли в пушкинский роман:

Её настиг младой улан;
Затянут, статен и румян,
Красуясь чёрными усами,
Нагнув широкие плеча
И гордо шпорами звуча.

Да и перед окошком доброй Параши, что жила с матерью-старушкой в петербургской Коломне, лихо гарцевали «гвардейцы черноусы».

Там, в мирном домике, и случилось невероятное происшествие: старушка-мать, заподозрив «кухарку» в злом умысле, заторопилась из церкви домой. И взору бедной вдовы предстала страшная картина:

Пред зеркальцем Параши, чинно сидя,
Кухарка брилась. Что с моей вдовой?
«Ах, ах!» – и шлёпнулась.

Но вот мораль, что, смеясь, выводит Пушкин, более чем актуальна в наши толерантные времена!

Кто ж родился мужчиною, тому
Рядиться в юбку странно и напрасно:
Когда-нибудь придётся же ему
Брить бороду себе, что несогласно
С природой дамской…