Живой Журнал. Публикации 2015

Смекайло им отвечал: «Э, замысел! Это только в книгах так пишется, что нужен замысел, а попробуй задумай что-нибудь, когда все уже и без тебя задумано! Что ни возьми — всё уже было. А тут бери прямо, так сказать, с натуры — что-нибудь да и выйдет, чего ещё ни у кого из писателей не было».

Оказалось, впрочем, что Смекайло как бы случайно забывал бормотограф в гостях и потом слушал, что говорят хозяева. Но хозяева оказались тоже не лыком шиты и ржали и кукарекали в отверстие бормотографа.

Но Смекайло не терял надежды, хоть за этими заботами и не написал ни одной книги.

Правда фотографии

К вопросу о подлинности примыкает знаменитая история со снимком фотографа Дуано «Влюблённые» (1950).

В 1993 году произошёл суд (судились персонажи) и попутно выяснилось, что снимок постановочный.

То есть, то, что было сорок лет (правда, долгое время фотография пролежала под спудом) «подлинной жизнью» оказалось жизнью срежиссированной.

Дело не в том, что решения судебной системы особенно взвешены и окончательны (вовсе нет), но именно в зале суда традиция обычно выясняет свои отношения с новацией.

Может, успешный автор в жанре «вербатим» в будущем будет похож на режиссёра, у которого на фильме работает команда юристов, регулирующих все отношения с актёрами — то есть, с персонажами). Но продолжая экскурс в историю фотографии, я должен расстроить людей, которые не знают, что часть фотографических свидетельств Отечественной войны — тоже суть кадры постановочные.

Чтобы не удлинять текст фотографиями — вот она, рядом. Именно — художественной, а не достоверности.

Мы понимаем, что нет ничего более манипулятивного, чем военный репортаж, потому что он всегда обращён к смеси логики и эмоций. Между 1939 и 1945 годом ни в одном из воюющих государств не возможна была точка зрения, в рамках которого достоверность — превыше всего. Во времена отчаяния и ужаса, когда мир стоит на краю, подлинность изображения уступает его функциональности. Среди советских женщин-фотографов известны прекрасные профессионалы Галина Санько (1904–1981) и Наталья Боде (1914–1996).

Обе оставили поразительное фотографическое наследие времён войны (не говоря уже о снимках других лет). Но хотелось бы проанализировать наши ощущения от трёх фотографий.

Часто обыватель требует подлинности, сам не понимая зачем, не зная, как он будет оперировать с этой подлинностью — и современная цивилизация предоставляет ему подлинность.

Обыватель, впрочем, может превратиться в исследователя — не отвергая ничего, он может разобраться если не в тайнах мироздания, то в самом себе.

Понять, что именно вызывает в нём горе и ненависть, желание взяться за оружие.

Забегая вперёд, скажу, что подлинность сама по себе не всегда исчерпывающее достоинство свидетельства.

Есть известный снимок Галины Санько «Групповое фото узников лагеря № 5. Петрозаводск. 28 июня 1944 года», изображающий детей за колючей проволокой финского концлагеря — понятно, что Петрозаводск был осовобождён в этот день и пока он был оккупирован финскими войсками, никто бы не дал фронтовому корреспонденту Санько снимать там что бы то ни было. Однако у нас остаётся впечатление, что узники ещё внутри, за колючей проволокой, и выйти не могут. В какой-то мере это фото — постановочное, но именно что — «в какой-то мере».

Дети ещё вчера были узниками и сохраняют своё положение, смотря в объектив.

Второй пример со снимками Натальи Боде — вот убитый солдат под дорожным указателем (Это снято под Сталинградом), и ещё один снимок, который называется «Немцы ушли», который изображает одну сохранившуюся стену дома с надписью, оставленной детьми "Мама! Мы с папой каждый день приходим сюда…»

Меж тем, есть такой вполне фильм «Две женщины и “Тигр”», заподозрить который в недоброжелательстве к двум фронтовым фотографам невозможно. И вот в нём, безо всякого смущения рассказывается, как автор снимка на вопрос «Где же нашлась такая надпись?» отвечает: «А мы сами это написали». А немецкий солдат под указателем оказался перетащенным с другого места. Если кому неинтересно пересматривать этот фильм, то он может услышать эти истории, начиная с 23'50''.

Не верить этим словам вовсе нет никакого резона.

Что из этого следует?

А то, что мы вправе задуматься, что мы понимаем под фотодокументом или документом вообще.

То есть, вопрос ставится не как «Что имеет право на существование?» — мы понимаем, что имеет право на существование всё.

Но это вопрос нашего личного художественного восприятия.

Хороши бы мы были, спрашивая, не выдумал ли Эренбург какое из цитируемых им писем немецких солдат — это просто другой жанр.

Тут есть двойственность — одно и то же изображение оказывается и документальным, и художественным.

Ничего не поделаешь — таково его свойство.

Масса эмоциональных доводов в спорах, где из кармана вытаскивается кистень «Да вот документ!» упирается в то, что ничто не документ, без объяснения времени, места, значения и расшифровки.