Животное. У каждого есть выбор: стать добычей или хищником

В задней части имелась лестница на второй этаж, она тоже была покрыта ковром. Лестничный проем был очень узким. В раннем детстве я однажды скатилась кувырком по ней с самого вверха. Я до сих пор помню криволинейную боль, прострелившую шею, когда я приземлилась внизу с задранными в воздух ногами. Я боялась, что сломала ее. Но еще больше я боялась, что мать рассердится.

Второй этаж напоминал о железнодорожном вагоне: длинный узкий коридор с тремя спальнями и одной ванной. Родительская – хозяйская – спальня была в конце коридора, а ванная прямо напротив нее. Я спала в ближайшей к родителям комнате, хотя бóльшую часть ночей прокрадывалась под одеяло к матери. В третьей спальне, находившейся рядом с лестницей, стояли две наводившие жуть одинаковые кровати с очень туго натянутыми простынями, вязаными одеялами и светло-розовыми подушками с бахромой. Иногда мне снились сны о двух маленьких девочках, живущих там, злобных созданиях, которые щипали меня во сне.

Ванная комната была маленькой, с черно-белым кафелем, как в подземке, и дешевой душевой занавеской, окружавшей ванну на птичьих лапах. В шкафчике-аптечке с зеркальной дверцей мать держала запас валиума, голубые таблетки с V-образной вдавлинкой посередине, которая когда-то напоминала мне сердечко. Я оставила их себе вместе со многими другими ее пилюлями. Срок годности лекарств истек лет двадцать пять назад, но я обнаружила, что они все еще действуют, если утроить дозу.

Джо-старший спустился вниз. Мне всегда приходили в голову странные мысли: помню, как я подумала, не сунул ли он тайком пару трусов моей матери в карман куртки. Она носила полноразмерное белье, часто прозрачное, темных оттенков, например, пурпурное или цвета красного дерева. Я унаследовала часть маминой привлекательности, но она прошла сквозь фильтр. Мать была старомодно сексуальна, сексуальна в стиле пин-ап. Моя же привлекательность была гостиничной, суккубской, слишком обезжиренной, чтобы запоминаться.

– Все чисто, – сказал он.

– Спасибо, Джо.

– Если будешь нервничать, и вообще в любом случае, звони мне – в любое время дня и ночи.

Мать кивнула. Она сбросила туфли и почесывала щиколотку пальцами другой ноги, ногти были выкрашены красным лаком.

После того как Джо-старший ушел, девчоночья улыбка покинула лицо матери.

– Пора купаться, – сказала она мне.

– А можно, мы выпьем какао?

– Никакого какао. Пора ложиться спать. День был трудным.

– С бабушкой все будет в порядке?

– Да.

Мать переместилась в маленькую кухоньку и принялась убирать посуду. Она сердилась, и я не понимала почему. Я думала, что мать тревожится, нервничает. Я рассчитывала, что мы будем лежать вместе и утешать друг друга.

– Почему мы не поехали с папочкой? – спросила я, уже зная, что это неправильный вопрос.

– Не знаю почему. Иди в постель.

– Мамочка, пожалуйста, у меня будут кошмары!

Она укоризненно покачала головой. Сказала по-итальянски что-то насчет того, что без кошмаров все равно не обойдется. Я не хочу, чтобы ты решила, будто моя мать была жестока. Но она ничего не скрывала. Мать обращалась со мной не так, как обращаются с десятилетними детьми. Мой отец любил меня намного сильнее. Я всегда так думала. Но трагедия моей жизни – доказательство того, что это было не так.

– У меня всегда бывают кошмары, когда ты на меня сердишься. Папочка велел бы тебе почитать мне сказку, чтобы их не было.

– Тогда почему твой отец не здесь и не делает это сам?

– Потому что. Бабушка.

– Отправляйся в постель!

– Неужели ты не любишь меня, мамочка?

Мать повернулась ко мне лицом. Мне не суждено было получить ответ, которого я хотела. Я помню это чувство в своем сердце. Поразительно, какой холодной она умела быть. В детстве, которое прошло в сельской Италии, моя мать сильно болела, и родители поместили свою дочь в санаторий, располагавшийся в нескольких часах езды от семейного дома, где ее держали в карантинной палате с другими детьми, кашлявшими кровью и не выходившими наружу. Медсестры в масках обращались с моей матерью резко, мыли ее в ледяной воде, чтобы пресечь инфекцию. Кормили манной кашей с комками. Медперсоналу было плевать, поест мама или нет. Почти год она провела в этой больнице, и за все время ее мать приехала навестить дочку всего один раз. Ехать было далеко, а семья была очень бедной, и моя мать говорила, что не винит ее. Она приняла это без оговорок. В родительской спальне в Нью-Джерси моя мать держала иконку в память о женщине, которая бросила ее в санатории. Мама говорила мне, что я не понимаю, насколько суровой может быть жизнь. Что мне повезло.

Ничего не говоря, мать преподала мне урок о том, что все мы – чудовища, что все мы способны на чудовищные поступки. А несколько дней спустя показала мне, незабываемо и непростительно, что за чудовищностью всегда стоит какая-то причина. Так что за всю мою жизнь мне ни разу не пришлось удивляться: как, как такое могло случиться? С матерью, убившей свое дитя, с девушкой, пославшей своему парню СМС с предложением покончить с собой, с ребенком, застрелившим священника. Другие люди гадают почему. Я же точно знаю причину.