Живы будем – не умрем. По страницам жизни уральской крестьянки

Наконец я была дома, довольная тем, что приехала. Вечером пришла мама с работы, но, к моему удивлению, я не увидела на ее лице привычной радости. Она села на сундук и зарыдала, а после открыла «свои прискорбия». Оказалось, что старухи на завалинке напугали ее тем, что «ее Таня в шайку попала, не учится, а промышляет воровством».

– Я думала, что отпустила родное дитя на доброе дело, а ежели дело вышло неладное, то участь моя горькая. – И мама снова заплакала.

Я не знала, с чего начать: или смеяться или рассуждать.

Наконец я утешила и успокоила свою наивную и легковерную маму.

‹…›

2-й курс попал под эксперимент: решено было обучать в институте не пять, а четыре года, но по узкой специализации – либо физик, либо математик. После раздумий мой выбор пал на физику.

Деревенский житель познает природу трудом и любовью, а теперь стало интересно узнать, что скажет о ней разум и наука? В 60-е годы физика стала чуть ли не главным повальным увлечением учащейся молодежи.

Ни разу не пожалела я о своем выборе, отслужив учителем физики 41 год, из них 35 лет в одной школе. Оглядываясь назад, могу сказать, что надо обладать волей, железными нервами, чтобы простоять у одной доски 35 лет, продолжая любить свою работу. Я была обрадована, когда меня зачислили в группу физиков, где нас, девчонок, была третья часть.

Первый год обучения в институте показал, что жить на одну стипендию подобно смерти, потому я, как и многие другие такие же бедолаги, стала подрабатывать. Нам подсказали, что надо ездить за город на элеватор, где перерабатывают хлеб, привезенный с полей, и стараться попасть на сушилку зерна.

Как-то весной наша компания решила подзаработать по объявлению в столовой. Заведующий провел нас по закоулкам в подвал, где было видимо-невидимо картошек. Стоял противный запах гнили. Картофель требовалось перебрать руками. Нам объявили, что деньги получим в конце рабочего дня. Поначалу все взялись круто, рьяно. В 6 часов вечера трудиться уже было нельзя из-за пыли и темноты.

Попытка выбраться ни к чему не привела. Оказалось, что мы закрыты на замок. Самая крепкая из нас, математик Галка, скомандовала:

– Дамочки, будем вышибать окошечко и делать ноги, – что означало убегать.

Мы поднатужились, окошечко затрещало, и Галка его додавила. Как черти, вылезали мы по одному на центральную улицу. Кругом спешили нарядные люди, а мы стояли с фигой в кармане. В комнате общежития нас жило тогда 12 человек. Ох и освистали нас!

Хоть есть нечего, а жить было весело. Мы жили коммуной. Те, кто имели материальный достаток, в коммуну не вступали. Коммунарки складывались в общий котел по 18 или 20 рублей в месяц; меню было однообразное круглый год. Только голод – лютый враг человека, а это было уже полуголодное существование. Все полегче.

Были среди нас богатенькие, они жили единолично, а одна даже носила шубу из гималайского медведя. Сколько шуток отпустили в адрес того медведя, даже была придумана история его жизни и смерти.

Методику физики читала нам женщина, мы ласково называли ее «физюля». В середине ее пары все сбегали вниз, в столовую, я оставалась в аудитории одна, подходила к окну, и тогда всякий раз слышала за своей спиной ее ненавязчивый, мягкий голос:

– Таня, возьми 20 копеек и пойди скушай булочку или ватрушку.

Тут она вынимала двумя пальчиками из кармана денежку и протягивала ее мне, глядя на меня умильно и улыбаясь.

– Не беспокойтесь, мы в коммуне каждое утро пьем чай с сахаром и кушаем хлеб с маргарином.

Тут на ее лице появлялась такая гримаса, как будто физичка разжевала и проглотила полный рот мух. Теперь она говорила настойчивее:

– Пойди и скушай, как все.

Буду нескромной, но скажу, что со II курса я так налегла на учебу, что до конца института не получила ни одной тройки.

После 2-го курса в нашей жизни произошло маленькое счастливое семейное событие. Мама сделала мне подарок. Она купила в сельмаге уцененные часики марки «Заря».

Это было для меня неожиданным большим счастьем. Я размышляла: чем же мне отблагодарить маму? Вскоре случай помог. После сильного дождя она вернулась с работы мокрая до нитки. Зонтов в деревне не знали, плащи были большой редкостью, чаще всего мы мокли или накрывались клеенкой, снятой со стола. Помню, как соседки, сидя на лавочке у нашего дома, судачили о жизни, детях и были недовольны тем, что те тянут с них последнее, все «дай, дай, мама», а когда же будет «на, на, мама», наверное, не дождемся. На такие суждения невозможно не обратить внимание, и я обратилась к молодой продавщице с просьбой привезти для мамы из райцентра плащ.

И вот я несу новый плащ, за который заплатила всю летнюю стипендию. Помню, что сначала мама прослезилась от радости, потом стала его гладить, ходить по избе с легким шуршанием, смущаясь и улыбаясь, и наконец села на сундук и отрезала:

– Носить его не стану, а положу в сундук и буду хранить для тебя. Уж шибко он богатый, не для меня. Я ведь не учительница, а техничка. Мне носить его, Таня, стыдно. Чё скажут про меня в Ленской? Поди, осудят.