Живы будем – не умрем. По страницам жизни уральской крестьянки

Мы выскочили на улицу почти в чем мать родила. В избе ночами мы были с мамой одни, тетка Мария с Яшкой уже несколько лет подряд караулили фермы. Горела, как огромная, большая свеча, рядом стоящая колхозная контора. На наш дом сосед Сергей Андреевич бросал огромной лопатой снег. Он шипел, вскипал и лил ручьи по стене.

– Серега сгореть дому не даст, отстоит, не бойся, Таня.

Сон как рукой сняло. Сугробы горели от огня, как настоящие уральские самоцветы. Сейчас, на пожаре, не до красоты снега, сейчас снег стал для нас желанным спасением. Кругом огромного костра бегали, суетились люди, их черные тени метались по белому снегу. Орудовали в основном мужики, но нашлись и бесстрашные бабенки, которые беспрестанно бегали с ведрами на наш колодец за водой, с каждым разом превращая его в огромную глыбу льда. Все ужасались картиной случившегося. В суматохе, которая кипела вокруг нас, мы старались разобрать слова:

– Тащи лесину в снег!

– Архив колхозный спасайте!

Из самой средины пламени сыпались вокруг искры. Мама крепко держала меня за руку. Мы стояли у нашего крылечка и наблюдали, как наш сосед, бывший фронтовик Сергей Андреевич Шестаков, по прозвищу «Карась» за свое крепкое телосложение, орудует огромной лопатой. Сколько себя помню, всегда любовалась, как красиво он трудился. Все-то у него в руках горело, ладилось: мечет ли сено в стог, поднимая огромный ворох его деревянными большими вилами с тремя зубьями, косит ли траву, делая широкий оберушник – захват, значит, или колет неохватные караванья дров. А когда чинил огород, я садилась неподалеку и наблюдала, как он один прибивал длинные тяжелые жерди к вкопанному столбу, а потом городил тын. Делал все быстро, ловко, весело под свою же песню:

Смелого пуля боится
Смелого штык не берет!

Он жил, наслаждаясь мирным трудом. Войну прошел до самого Берлина.

– Идите, Лиза, к нам. Не мешайтесь тут, а искра прилетит – чё, вас будем в снегу катать?

Мама уходить не хотела, видно, ей не терпелось что-то узнать у Сергея.

Все больше людей подбегало к горящей конторе. Ее построили не так давно из больших круглых бревен, между которыми положили мох для тепла. Она была внушительного вида, добротная, красовалась в самом центре села между домом отца Егорья и нашим. Чуть не вся деревня собралась у пожарища. Вокруг шум, гам, беготня, крики. Мы наблюдали, как мужики вытаскивали обгоревшие бревна, тяжелыми металлическими ломами раскатывали их, потом большими лопатами зарывали в снег, а все вместе огромные, слежавшиеся глыбы снега забрасывали в самое нутро пожара. Кто побоязливей, суетились у догоравшей конторы: тушили головешки, чтоб они не могли вновь разгореться. Колхозное начальство руководило тушением пожара, давая вовремя ценные указания:

– Сельсовет во что бы то ни стало надо отстоять!

Мама подошла к Карасю не вовремя.

– Как ты думаешь, Серега, недоимки инспектор в конторе хранил или дома?

– На черта они тебе щас сдались? Забудь об их! Уйди!

Мама не ко времени не унималась:

– А ты подумай, ведь и трудодни наши сгорели; чё будут давать опосле, какие пайки? Как докажешь?

– На что тебе трудодни? Нашла об чем думать в пожар, баба! Убирайтесь! Забирай Танюшку и иди к нам спать! – заорал он.

Сергея звали в селе «просмешником». Он умел над всеми посмеяться вволю.

– Тебе чё на их давали? Свою щепетку ржаной муки ты и так получишь, без архива! – захохотал он громко.

Когда он понял, что дому ничего не угрожает, то ушел к мужикам от наших глупых расспросов. Я стояла у огромного костра. Здесь было тепло, но все еще боязно. Все деревенские ребятишки, ничего не ведая, спали. Я не спала, по несчастью, вслушиваясь в разговоры взрослых. Люди не расходились, а еще долго обсуждали случившееся.

– Вот так и человек: сегодня он есть, а завтра его нет, как в пословице: «Сегодня полковник, а завтра покойник».

На улице светало. Колхозную контору напоследок раскатали по бревнышкам и закопали в холодный, глубокий снег. Она чуть-чуть дымилась изнутри. Гора золы в самом центре пепелища, ворох углей остались после нее. Куски газет, обгоревшие спинки стульев, ножки от столов, кирпичи валялись вокруг. Ветер разносил пепел. Снег на большой площади был вытоптан и покрылся сажей. Кто-то бросал последние лопаты снега. Ранним утром все останавливались, разглядывая картину ночного пожара, обменивались мнениями, ойкали, беспомощно разводили руками, недоумевали: как могла такая оказия случиться, предполагали, что кто-то, наверное, окурок в бумаги незаметно подбросил из-за своего недовольства колхозной бухгалтерией, хоть туда ей и дорога. Может, таким образом злоумышленник свои концы надежно спрятал? Вся деревня была на волосок от гибели, но перед лицом беды все объединились и отстояли. «А что трудодни сгорели, так Бог с ними, труды-то наши все равно остались», – судачили колхозники.

Помню, что концов у этого пожара так и не нашли. Мама на другой день сказала: «Если бы мы жили не под сельсоветом, то, наверное, сгорели бы заживо. Никому мы с тобой, Таня, не нужны на этом свете!»