Живые души, или похождения Лебедько

Автор хочет особенно подчеркнуть, что в конце восьмидесятых — начале девяностых годов прошлого века Дознер находился в весьма тесных сношениях с Закауловым, Муромцевым, а так же ещё с одним человеком, имя которого называть всуе автор не решается, хотя и надеется посвятить ему в книге отдельное, весьма почтенное место в своё время.

Конечно, можно без труда уразуметь, что знакомство со столь яркой личностью, а тем более возможность получить от нее посвящение, сулит для Лебедько подняться ещё на одну, и весьма крупную ступеньку, ведущую, в числе прочих, в дом Муромцева.

В Богородицке Владислав Евгеньевич решил, было, позавтракать, да вот только все поиски его в этом направлении свелись к двум закусочным, имевшим таковой внешний вид и соответствующие ему меню, а также столь яростные запахи, источаемые кухней, что наш герой предпочёл оставаться голодным и ограничился лишь пакетом кефира, купленным в местном магазине, да и то просроченным.

В полдень как то и было назначено, путешественник отворил калитку забора, окружающего дачный домик знаменитого последователя Гурджиева. Хозяин встретил его весьма сухо, впрочем, с известными элементами тактичности и вежливости, каковая присуща иностранцам. Был предложен стакан чаю и крохотный бутербродик с сыром, да и этому Лебедько был весьма рад, так как чувствовал во рту неприятный привкус несвежего  кефира.

Собеседники расположились на веранде в плетеных креслах. Яков Аркадьевич выглядел старше своих шестидесяти восьми лет. Был он не только сутул, но можно сказать, даже сгорблен, передвигался исключительно при посредстве специальной трости, а также обильно и часто кашлял. Глаза его не имели сколько-нибудь определённого цвета — про такие глаза говорят обычно - «выцветшие», губы его были бледны, одним словом, здоровьем похвастаться он никак не мог. За этим жалким обликом чувствовались, однако, и сильная воля, и крепкий дух.

Отрекомендовавшись и давши вопросительное выражение лицу своему, Владислав Евгеньевич ожидал с нетерпением, что скажет ему хозяин. Но вот уже несколько минут последний не вымолвил ни слова, а потягивая чай из блюдечка, наблюдал за гостем столь внимательно, будто бы намеревался прочесть, подобно ясновидцу, самое его нутро. Приезжий стал уже было ёжиться от неловкости, однако спасли его настенные часы с кукушкой, которым пришла охота бить. Оживлённый боем часов, Дознер, наконец, вымолвил сиплым и тихим голосом своим: «Ну-с, почтеннейший, расскажите мне сколько возможно о себе, и с разных сторон, не чураясь при этом временем, ибо оно нас нисколько не ограничивает». Лебедько принялся, было, рассказывать, искусно смешивая явь с самым откровенным вымыслом. В частности, особенно налегал наш герой на то, что имел весьма длительные и тесные сношения с Берковым и Закауловым. О Карамболе, однако, решил он умолчать. Упомянул он и свою психологическую деятельность.

И вот тут-то, как раз, хозяин и прервал его: «Психолог, говорите. А вот скажите, почтеннейший, удосужили ли вы своим вниманием такую, между прочим, важнейшую фразу Карла Густава Юнга», - старик потянулся к книге, которая, казалось бы, нарочно лежала на столе, в ожидании этой минуты, открыл её на одной из закладок и процитировал: «Мы живем во времена великих потрясений: политические страсти воспламенены, внутренние перевороты привели национальности на порог хаоса, сотрясаются даже сами основы нашего мировоззрения. Это критическое состояние вещей имеет огромное влияние на психическую жизнь индивида, так что доктор должен принимать во внимание эффекты такого воздействия с особым тщанием. Раскаты грома социальных потрясений слышны не только на улицах и площадях, но и в тишине консультационных кабинетов. И если психотерапевт ответственен перед своими пациентами, то он не смеет уводить их на спасительный остров тихой природы теорий, но сам же должен постоянно погружаться в пучину мировых событий, для того чтобы участвовать в сражении конфликтующих страстей и мнений. Иначе он не сможет правильно понять и оценить сущность проблемы пациента или помочь выйти ему из недомогания, выглядывая из своего убежища. По этой причине психолог не может избежать схватки с современной историей, даже если его собственная душа страшится политического волнения, лживой пропаганды, дребезжащих речей демагогов».