Живые души, или похождения Лебедько

И, понимая, что залезли мы уже в рассуждения не только абстрактно-философические, но и, в некотором роде, даже назидательные, рискнём ещё чуть продлить отвлечение от сюжета повести, дабы отразить в словах свою позицию на тот момент, когда сама повесть всё более неуклонно, переваливши за середину, движется к своей развязке. Возможно ли, чтобы автор преследовал химерическую надежду избежать трагической стороны человеческого существования? Нет, скорее желает он избежать мелодрамы, ложной трагедии, когда катастрофа приходит без всякой необходимости, когда всё могло бы произойти по-другому, если бы люди знали об этом или сделали что-то другое. Люди умирают от голода в Азии, Африке, да, и чего греха таить, в глубинках России, в то время, как в Америке и в Европе правительства накладывают штраф на крестьян, производящих слишком много — это мрачный фарс, Великий Кукольный Театр, где трупы и страдания вполне реальны, но это не имеет ничего общего с трагедией, поскольку здесь нет ничего неизбежного. Автор хочет, чтобы не было этого Кукольного Театра, чтобы было невозможно превращение людей в марионетки другими «управляющими» ими марионетками. Когда невротик в сотый раз воспроизводит один и тот же, приводящий к краху тип поведения, проецируя на себя самого и на ближних своих один и тот же тип несчастья, то помочь ему выйти из этого состояния можно, лишь устранив из его жизни гротескный фарс, но не трагедию. Нужно, наконец, дать ему возможность увидеть реальные проблемы своей жизни и содержащийся в них элемент трагедии — то, что его невроз отчасти выражает, но ещё более, маскирует.

Воротимся же к нашему герою, которого мы, увлёкшись высоким философским стилем, на некоторое время оставили. Впрочем, до встречи с Розовой у него было достаточно много времени, которое употребить он мог на разного рода размышления, тем более, что сама встреча была назначена на вторую половину дня.

Нельзя сказать, наверно, точно ли пробудилось во Владиславе Евгеньевиче под влиянием недавних бесед, откровений и тягостных переживаний некое гражданское чувство, даже сомнительно, чтобы господа такого рода, то есть не так чтобы толстые, однако ж, и не то чтобы тонкие, способны были в одночасье круто изменить свои помыслы от меркантильных к общечеловеческим; но при всём том, угнездилось уже в глубинах души его что-то такое странное, что-то в таком роде, чего он сам пока не может себе толком объяснить. Лишь смутное предчувствие о том, что цели его путешествия как-то расширяются, и вот уже не только одно лишь желание овладеть Аней Муромцевой, да, заодно ещё порисоваться в глазах эзотерической российской элиты, как фигура,  имеющая определённый вес в ней, но и ещё что-то неизмеримо большее и пока не находящее какого-либо словесного выражения, выдвигается постепенно на первое место. Да, ему по-прежнему, во что бы то ни стало, необходимо попасть в дом Муромцева, но уже не только ради одной только Ани и дешёвой славы, но, скорее всего, дабы причаститься Тайны Общества Югорского переулка и его столь необычных членов, Тайны, к которой он уже начал прикасаться в беседах с Берковым, Закауловым, Карамболем, Дознером и Розовой.

Как мы уже упоминали в начале этой главы, Лебедько под воздействием открывшихся ему видений и переживаний ужасающего циничного фарса человеческой ситуации (и собственного, разумеется, тоже), в настроениях своих пустился, было, по той из дорог, что ведёт либо к нижнему днищу нижнего ада, а, следовательно, к полному внутреннему опустошению, депрессии и деградации, либо к незрелым истерическим метаниям бунтаря и экстремистски настроенного революционера-одиночки. Утренний сон с образами эсэсовца и Аполлона, в этом отношении был, что называется, в руку, ибо несколько охладил как подступающую горькую тоску, так и бунтарские порывы. В целом, всё же наш герой чувствовал себя достаточно неровно, а посему решил несколько успокоиться и привести себя в чувство какой-нибудь художественной книгой. Ранее, в минуты душевных бурь и потрясений на Владислава Евгеньевича успокоительно действовали рассказы Антона Павловича Чехова. Рассудив, что и на этот раз перечитывание какого-нибудь, уже отчасти забытого, рассказа классика, поможет ему хоть сколько-нибудь уравновеситься, Лебедько решил не слоняться по городу, а усевшись в достаточно удобное кресло, находившееся в номере, включил электронную книгу, которую возил с собою, и куда закачено было множество чеховских рассказов. Пробежавшись взглядом по меню, путешественник остановился на рассказе под названием «Крыжовник». Отчасти такой выбор был продиктован тем, что последний раз наш герой читал его в юности и уже успел позабыть сюжет, с другой стороны, название казалось, в некоторой степени, гастрономическим, а потому нейтральным. И вот, что, в качестве квинтэссенции рассказа, предстало его очам: