Живые души. Роман-фантасмагория

Глюкин выдал таблетку и второму и уже собрался отправить их обратно в палату, как вдруг поймал себя на мысли: «А ведь эти пациенты и говорят, и ведут себя совсем не как больные!» Симулянты? Такое изредка встречалось в его практике. Он подавил в себе желание тотчас забрать в ординаторской истории болезней и полюбопытствовать, чем лечит их его коллега – многообещающий молодой психиатр. Кстати, почему их поместили в одну палату? Они что – родственники? И госпитализированы одновременно… Хм… странно! Геннадий Яковлевич вертел в руках пачку снотворного, пока не вывертел из неё ещё одну таблетку – для себя. Дело в том, что доктор Глюкин был совершенно одинокий человек, и спешить домой ему было не к кому. Поэтому частенько он оставался ночевать в тайной комнате, примыкающей к его просторному кабинету. Он оборудовал её всем необходимым – даже джакузи с баром имелись – и она отчасти заменила ему городскую квартиру. Вот и теперь, почувствовав накопившуюся за день усталость, доктор решил никуда не ехать, а поспать здесь. Автоматически положил на язык снотворное, налил из кувшина воды. Но пациенты не уходили.

– Профессор, а ведь Перцев из тринадцатой абсолютно здоров, – неожиданно произнёс одетый в чёрные шелка больной.

Глюкин вздрогнул и чуть не поперхнулся таблеткой.

– Вы полагаете, мы держим в клинике здоровых людей? – возмутился он, но в глубине души почувствовал ноющий холодок: были задеты его недавние размышления о несовершенстве современной психиатрии.

– Смотря кого считать здоровым, а кого больным, – бесстрастно ответил ночной гость.

– Лавруша, не надо так, доктор утомлён, у него был трудный день, – белый пациент тронул чёрного за руку.

– Я не буду дискутировать с вами на эту тему! – профессор вскочил из-за стола и, заложив руки за спину, заходил из угла в угол.

– Почему же? – не унимался пациент в шёлковом халате.

– Потому что, извините, вы – больные, а я – ваш врач. И моя задача – лечить вас, а не вступать с вами в полемику. Ступайте немедленно спать! – рассердился доктор.

Пациенты переглянулись, синхронно поднялись со стульев и выскользнули за дверь.

«Тоже мне, ангелы!» – никак не мог успокоиться Глюкин. Надо будет завтра же поинтересоваться у молодого коллеги, с каким диагнозом лежат эти двое, проверить схему лечения. Возможно, правильнее будет расселить их по разным палатам.

Геннадий Яковлевич достал из кармана ключ и отпёр тайную комнату. Другим ключом закрыл изнутри кабинет, погасил настольную лампу. На сегодня хватит. Его рабочий день давно закончился, и совершенно непростительно, что он – врач – так халатно относится к собственному здоровью. Профессор снял белый халат, аккуратно повесил его на плечики. Сел на диван и стал мелкими глотками пить разогретое в микроволновке молоко.

Кто бы знал, насколько неприятной оказалась для Геннадия Яковлевича случайная фраза ночных посетителей! Кого считать больным, кого здоровым? – он и сам не раз задавался этим вопросом. Является ли госпитализация свидетельством болезни? Где та грань, отделяющая недуг от здоровья, норму от отклонения? Как отличить обычный нервный срыв или сезонную хандру, которым подвержен любой человек (и сам он не исключение), от более серьёзных патологических состояний? Вместе с врачебным и житейским опытом к доктору Глюкину пришло осознание размытости, подвижности разграничительных признаков. Иногда он сам готов был добровольно пересечь границу. Попасть в их мир. Увидеть то, что видели они. Услышать голоса, о которых те говорили. Ощутить их реальность. Среди пациентов клиники встречались неординарные люди, редкие образцы человеческой породы, общение с которыми доставляло доктору истинное удовольствие, возбуждало живейший интерес, отнюдь не ограниченный профессиональными рамками… Вот только как попасть в их мир? И можно ли потом вернуться обратно? С такими мыслями Геннадий Яковлевич провалился в сон, мягко соскользнув на диван, не раздевшись и едва успев отставить в сторону недопитый стакан молока.

***

Отставив стакан в сторону, главный редактор «Родных просторов» вытер платком белый ободок вокруг губ и погрузился в повседневные дела. Всеволод Чалый свыкся с обжившейся в нём колючей обидой, с её плаксивым голосом, вступающим в разговор всякий раз, когда речь заходила о распределениях и наградах. Её тревожили чужие успехи и критические замечания в адрес хозяина. Но в их отсутствие она скучала и хирела, зато после – росла и обрастала новыми колючками. С недавних пор в голове Чалого поселился ещё один жилец – хриплый голос неизвестного происхождения. Поначалу, услышав его скрипучие сентенции, приправленные туберкулёзным кашлем, редактор испугался. Но постепенно привык и даже стал находить отдельные реплики хрипуна весьма занятными. Хрипун коротко сошёлся с обидой и вёл с ней жаркие споры, нисколько не смущаясь того, что их слышит Всеволод Ильич.

Вот и теперь, после очередного заседания редколлегии «Родных просторов», где разнесли в пух и прах рукопись неизвестного автора, голоса заговорили вновь.