Живые души. Роман-фантасмагория

С полчаса ехали молча. Юноша сидел, не шевелясь, почти не дыша, сложив тонкие музыкальные руки на худых коленях. Ветер развевал его белокурые волосы. Пахло сеном и яблоками. Антон пытался вспомнить, где раньше видел этого камикадзе, но задать вопрос напрямик не решался. Да и что их могло объединять? – так, обычное дорожное дежа-вю.

– Зачем тебе в интернат? – спросил он пассажира, утомившись бесплодным ковырянием в памяти. – Ты вроде уже не ребёнок.

– Я волонтёр, – простодушно ответил Глеб. – По пятницам приезжаю в Чернавск поиграть с детьми.

– Поиграть с детьми? – усмехнулся Рубин. – Мне казалось, парни твоего возраста гораздо охотнее играют с девушками.

– У меня нет девушки, – произнёс волонтёр, отрешённо чему-то улыбаясь.

«Вот странный, – подумал про себя Антон, – он случайно не…»

– Нет, вы ошибаетесь, – поспешно перебил Глеб. Его бледные щёки порозовели.

– Ты ещё и мысли читаешь? – Рубин с любопытством повернулся к занятному пассажиру.

– Иногда, – честно признался тот, – когда они слишком громкие.

Дорога была абсолютно пустынной: ни машин, ни автобусов, ни людей. Да и разговор получался каким-то разреженным. Голова была занята другим.

– Что за интернат? Расскажи, – попросил Антон, лишь бы заглушить свои слишком громкие мысли, не предназначенные для сведения случайного попутчика.

– Сиротский приют Ольденбергов, – с готовностью отозвался Глеб. – Ему более полутора веков. Это одно из самых старых и самых красивых зданий Чернавска. Будет время – посмотрите обязательно!

– И много сейчас в нём детей? – поинтересовался Рубин.

– Двадцать четыре: четырнадцать девочек и десять мальчиков от трёх до шести лет.

– И что – всех знаешь по именам? – смягчился Антон, проникшись безотчётной симпатией к волонтёру.

– А как же, – улыбнулся Глеб, – и по именам, и по привычкам, и по мечтам. Вот, например, Ваня – пять лет, а уже умеет читать. Любимая книжка – «Мойдодыр». Всерьёз мечтает, чтобы этот умывальник стал его папой. Варенька на прошлой неделе научилась завязывать шнурки. Мирон любит петь «Ясочку». А Лиза уже помогает на кухне. Особенно ей нравится лепить пельмени, может за один присест вылепить полсотни! И с малышами возится с удовольствием.

– Вырастет – хорошая получится жена, – заметил Антон.

– На будущий год её, как и всех шестилеток, переведут в другой интернат, для школьников. А сюда поступят новые малыши из Дома Ребёнка, – Глеб погрустнел. – Так странно… нет войн, нет революций и голода, всего в достатке, а брошенных детей всё больше… – бледные щёки юноши сделались совсем прозрачными. – Самое печальное, что эти дети абсолютно беззащитны. Случись что – их некому будет спасти. Они лишены главной защиты – любви. А как без любви? Без любви – как без крыльев! – волонтёр окончательно расстроился и умолк.

Между тем машина въехала в Чернавск и, покружив по улицам, остановилась у ворот интерната на самой окраине города. Среди узловатых фруктовых деревьев выступал крытый новой черепицей двухэтажный корпус из красного кирпича, отдалённо напомнивший Рубину Верин дом у озера. Из глубины сада доносились детские голоса. Антону вдруг захотелось взглянуть одним глазком на старый приют и на его воспитанников. Он решительно захлопнул за собой дверцу:

– Я пойду с тобой, Глеб, – и двинулся вслед за волонтёром вглубь сада.

Главный корпус был действительно очень стар: на фронтоне проступали выложенные кирпичом цифры 1846. В те годы строили на века, потому и стояли такие дома веками. Могли сгнить рамы, облупиться штукатурка, провалиться крыша, но сами стены стояли прочно, как влитые, не покосившись и не рассыпавшись за десятки лет. У входа тускло отсвечивала на солнце мемориальная доска: «Сиротский приют. Основан графом Петером Фредериком фон Ольденбергом», ниже обычная вывеска: «Чернавский детский интернат (для детей дошкольного возраста)». Из приоткрытых дверей тянуло пригорелой кашей.

Глеб с Антоном обошли здание вокруг. На площадке за корпусом играли дети. Маленькие барышни лепили песочные куличи и кормили ими голенастых растрёпанных кукол, свалявшихся зайцев и кособоких медведей. Мальчишки по обыкновению возились с техникой: машинки, паровозики, самолёты и корабли, по большей части помятые, с облезшей краской комплектовались подобранными во дворе проволочками и пружинками. Издали воспитанники походили на обычную детсадовскую детвору, но, присмотревшись, нетрудно было заметить разницу: эти дети почти не улыбались. На их лицах застыло ожидание. Взрослые глаза вглядывались куда-то внутрь, вглубь себя, и лишь изредка устремлялись в небо.

Увидев Глеба, дети бросили игры, загалдели и гроздьями повисли на его руках и ногах.

– Здравствуйте, Надежда Петровна, – поздоровался он с пожилой нянечкой, сидевшей в тени перед тазом, куда крошила мелкие, кислые на вид яблоки.

– А, Глебушка, здравствуй, дорогой! Заждались мы тебя – сам видишь! – она перевела взгляд на незнакомого мужчину. – А вы, наверное, из опеки?