Жизнь Аполлония Тианского

27. Обстоятельно потолковав о пути к брахманам, царь велел оказать вавилонскому проводнику гостеприимство, полагавшееся всем, кто являлся из Вавилона, а проводника, посланного наместником, отпустил, дав ему на дорогу припасов. Затем он отослал толмача и, взяв Аполлония за руку, спросил его: «Не пригласишь ли ты меня отобедать?» Вопрос этот он задал по-гречески. «Почему же ты не говорил со мной так с самого начала?» — удивился Аполлоний. «Я боялся показаться дерзким и не сознающим своего случаем сужденного варварства, — отвечал царь, — однако, очарованный тобою и заметив твою доброжелательность, я не мог таиться долее. Что же до греческого языка, то я владею им вполне и многократно докажу тебе это». — «Но почему же, — спросил Аполлоний, — ты сам не приглашаешь меня к обеду, а велишь мне тебя пригласить?» — «Потому что ты знатнее меня, ибо мудрость царственнее царственности» — и с этими словами царь повел Аполлония и его спутников туда, где обычно свершал омовения. Купальня представляла собой сад в стадий длиною, посреди коего был вырыт пруд, наполнявшийся прохладною питьевою водой, а на каждой стороне его находились ристалища, где царь на эллинский лад упражнялся в метании копья и диска, ибо телом был весьма крепок, отчасти благодаря молодым годам — ему минуло двадцать семь лет, — отчасти благодаря упомянутым упражнениям. Вдоволь натешившись ристалищем, нырнул он в воду и стал упражняться в плавании. Наконец, искупавшись, все отправились в трапезную, увенчанные, ибо таков обычай индусов, когда пируют они у царя.

28. Никак нельзя мне умолчать и о распорядке пиршества, столь подробно описанного Дамидом. Царь и его ближайшие родичи — человек пять — возлежали на подушках, все прочие сидели на скамьях. Вокруг стола, подобного алтарю — высотой до колена взрослого мужчины, а местоположением посреди трапезной — кружком разместились тридцать пирующих. Стол был устлан ветвями лавра и другого дерева, весьма сходного с миртом и служащего индусам источником благовоний; кроме того на столе находились рыба и птица, а рядом с ними — поданные целиком львы, аптилопы и кабаны, и еще седла тигров, ибо прочие части этого животного почитаются несъедобными[67], потому что новорожденный тигренок якобы сразу простирает передние лапы к восходящему Солнцу. Каждый участник трапезы, вставши, шел к столу, выбирал желаемое, отрезал себе кусок[68] и, воротившись на место, насыщался, обычно заедая мясо хлебом. Когда все вдоволь поели, внесли серебряные и золотые чаши, из расчета по одной на десятерых пирующих: пили из них внаклонку, словно на водопое. Пока гости пили, были приведены им для забавы лихие скоморохи, изощренные в своем искусстве: так некоего отрока, похожего на плясуна, подбрасывали вверх и тотчас же метали в него стрелу, пока он был еще наверху и не успел опуститься на землю — отрок, перекувырнувшись, избегал стрелы, но если бы ошибся, наверняка был бы пронзен наповал, ибо лучник заранее обошел гостей, показывая им острие и давая проверить оружие. А еще стреляли сквозь кольцо, и стреляли в волос, и один лучник поставил своего сына около деревянной доски и очертил его стрелами — все это развлекало пирующих, и во время попойки головы их оставались ясными.

29. Товарищи Дамида дивились столь точному прицелу и восхищались меткостью стрелков, однако Аполлоний, евший вместе с царем, поелику оба они придерживались одинаковых правил, был не слишком увлечен забавой и спросил царя: «Скажи, государь, откуда ты научился греческому языку и откуда вокруг тебя столько любомудрия? Не думаю, что всем этим ты обязан учителям, ибо подходящих учителей в Индии нет». Улыбнувшись, царь отвечал: «В старину люди спрашивали чужестранцев, не разбойники ли они, ибо слишком часто те промышляли этим грозным ремеслом, — а вы, по-моему, склонны спрашивать чужаков, не занимаются ли они философией, ибо полагаете, будто всякому встречному доступно столь божественное призвание. Мне известно также, что между философией и разбоем у вас разницы нет: по рассказам, люди вроде тебя попадаются редко, а в большинстве своем философы, словно как воры, рядятся не по мерке, да еще и чванятся, нацепив чужое тряпье. И роскошествуют они прямо-таки по-разбойничьи, зная, что пребывают на милости правосудия — потому-то они столь преданы чревоугодию, любострастию и щегольству. А причина тут, по моему разумению, в том, что есть у вас законы о смертной казни для фальшивомонетчиков и еще о какой-то там казни за приписывание детей[69], но за подлог и порчу философии не карает никакой закон и никакая власть этому не препятствует.

и что поведал Фраот Аполлонию об индийских любомудрах и о себе самом (30—33)