Жизнь Артемия Араратского

Для нашего времени представляют интерес и сведения о реалиях, отмеченных Араратским, и пересказанные им легенды, и самый факт внимания деревенского парня к искусству строителей как признак его эстетического вкуса. Но Араратского больше привлекает история сооружения, нежели строительная техника, а для стилистических сопоставлений, как в случае с итальянской церковью, живя на родине, он был не подготовлен.

Все случаи, когда автор обращается к произведениям народной художественной прозы (поэтический текст встречается в мемуарах только один раз и также в прозаическом изложении), мы убеждаемся в том, что все рассказы, а вернее, пересказы, вплетены в ткань повествования как присущая ему неотъемлемая часть, это определяется тем, что группа легенд и преданий связана с памятниками материальной культуры, о которой автор говорит чаще всего после их осмотра во время своих поездок или переходов по территории ханства, упоминая их наряду со всем, что он видел вокруг себя. По существу мотивировка нахождения автора в пути, когда он или слышит, или вспоминает легенду, предание, анекдот, распространяется на большинство его рассказов, и они включаются в текст повествования всегда уместно и естественно. Приведем еще примеры мотивировок. Увидев груды камней, сложенные в виде пирамид, Араратский расспрашивает о них своего попутчика и в ответ выслушивает легенду о людоеде Давиде Праведном. Посетив селение Карби, Араратский рассказывает о его жителях, плутах и мошенниках, и тут же приводит анекдот о карбийцах с известным фольклорным мотивом о вершках и корешках. Таких примеров можно привести немало.

Связь фольклора с основным повествованием усугубляется еще и тем, что автор относится к легендам с доверием, пересказывает их как истинные происшествия. Он не придает своим рассказам какой-либо литературной формы, так как его интересует именно содержание, а не художественная отделка текста. Однако он имеет представление о жанрах, называя рассказ о Давиде Праведном повестью, а смешную историю о плутах-карбийцах басней.

Для современных исследователей и читателей мемуаров Араратского их автор — носитель фольклора, бытовавшего в XVIII в. в армянской среде Ереванского ханства. Для нас он и сказитель, сам сделавший записи. Думается, что фольклористы, знакомые с книгой Араратского, улавливают меру и характер воздействия его индивидуальности на содержание фольклорного текста.

Среди произведений народного творчества, представленных в мемуарах Араратского, преобладают предания и легенды. Предания восходят к временам как далекого исторического прошлого армянского народа, так и к событиям относительно недавним (XVIII в.). Впрочем, возможно, что в рассказе о фактах позднейшего времени следует видеть историческую справку, но, может быть, это и начальная стадия сложения исторического предания (с. 56—58). Однако, господствуя над всеми жанрами, легенда подчиняет себе и предание. По всем признакам мы находим ее в виде церковной легенды, она проникает и почти во все светские сюжеты. В свою очередь светские темы уступают место христианской тематике.

Иногда Араратский попадает в стихийное течение народной веры в истинность легенды. Вспоминая богомолье в церковный праздник Вознесения, собравшее народ у места погребения св. Варвары близ горы Арагац, Араратский рассказывает о пещере, в которой находится могила святой, и о чудесах, происходивших в этой пещере. Совершенно несомненно, что легенда о могиле св. Варвары — местного армянского происхождения, издавна утвердилась в сознании народа и духовенства, и с ними вместе и в сознании Араратского. Араратский не знал, что в истории христианства место погребения св. Варвары считается неустановленным[171] и что среди возможных мест погребения Армения никогда не называлась. Кто погребен был в могиле, неизвестно, но люди ей поклонялись. Это первая часть легенды, вторая относится к чудесам, совершаемым целительной водой, стекающей со сводов пещеры. Здесь легенда основывается на поверьях, имеющих косвенную связь с народной медициной — речь идет о лечении оспы. (Для аналогии упомянем чудесное исцеление бешенства у собак и людей в монастыре Парби). Но Араратский, стоящий в толпе богомольцев, верит во все чудеса.

Мы подошли к вопросу о теснейшей связи народного творчества с бытом, о необходимости изучения фольклора на базе этнографии. Для такого рода исследований мемуары Араратского открывают большие возможности. Дело в том, что первая часть книги по богатству изложенного в ней этнографического материала представляет замечательное явление. По существу вся первая часть книги для нас — живая этнография, живая потому, что написана на том уровне знаний, какой достигается только путем личного опыта. Описания Араратского дополняют и иллюстрируют научно систематизированные материалы картинами жизни крестьян Араратской равнины в последней четверти XVIII в.