Жизнь Большой Реки

Совсем иначе рождается и засыпает погожий день над Большой Рекой — Параной. Восход, как взрыв. Внезапно появляется красный, раскаленный диск, быстро лезет вверх и уже греет, уже жжет! Откуда-то налетает ветер, словно на борьбу с быстро усиливающейся жарой. Смягчает ее, но не одолевает и, сдаваясь, утихает перед полуднем. Тогда наступает полная тишина. Не дрогнет листок на дереве, не появится и морщинки на водном зеркале. А с высоты льется жар, насыщает застывший воздух. Все живое прячется от солнца. Не увидишь на небе пролетающей птицы, не услышишь ее голоса и в зарослях. Зверь не выйдет из чащи, не высунется из тени. Все замирает в неподвижности, тяжело дышит, засыпает или просто ждет, когда солнце опустится и удлинятся тени. Тогда поднимется радующий ветер и будет прощаться с солнцем, исчезающим торопливо и бесцветно.

Лялё, переносящий жару, как саламандра, кратко заявил:

— Время сиесты. Стоп!

Полуденная сиеста в Аргентине — это не только обычай, это необходимость, порожденная климатом. В тот день мы провели ее в байдарке, на середине спокойной реки, позволяя течению лениво нести нас. От солнца защищает натянутый над головами полотняный навес. Сколько же раз я с благодарностью вспоминал о том, кто его придумал, о доне Хуане! Мы стянули пропотевшие рубашки, черпаем через борт воду и обливаемся. Матрасики и сиденья все равно мокрые. Пот стекает струйками.

О том, чтобы грести, не может быть и речи. Можно вытянуться и подремать. Разумеется, по очереди. Один из нас должен бодрствовать, время от времени посматривать по сторонам, не грозит ли нам встреча с плывущим бревном. Последняя буря там, в верховьях, наделала, по-видимому, сильные опустошения в прибрежных дебрях и на островах. Мимо нас проплыло не одно сваленное дерево, уносимое течением. А резиновую оболочку байдарки продырявить нетрудно, да к тому же никогда не знаешь, кто может путешествовать по такому лесному великану.

Лялё положил весло поперек байдарки, спустил с крыши боковые занавески, чтобы глаза не слепило отраженным от воды блеском. Тишина, жара, все замерло. Здесь, вдали от берега, нас не беспокоит и всякая летающая мерзость. Можно отдохнуть. Я задремал… Вдруг что-то вырвало меня из сна, я мгновенно пришел в себя. Байдарка ходила ходуном, пугающе кренилась на левый борт, что-то явно ее переворачивало. Лялё, крича во весь голос, поднятым веслом колотил и отпихивал кого-то с правой стороны. Ему мешал растянутый над головой тент.

«Якаре! Кайман нападает!» — такой была первая мысль. Карабин, как всегда в пути, лежал на дне упакованный, привязанный шнуром к каркасу нашей разборной лодки. Я стараюсь развязать узел, выдернуть оружие. Эти секунды запоминаются надолго. Еще больше подаюсь вправо, чтобы выровнять крен. Лялё сумел лопастью весла сбросить тент и бьет, бьет изо всех сил. Оба орем как сумасшедшие.

Я не успел вытащить карабин. Получив несколько крепких ударов веслом, черно-серая колода бултыхнулась, перевернулась и проплыла под байдаркой. Она задела резиновое днище, и мы отчетливо почувствовали, как прогнулась тонкая оболочка лодки. Потом «кайман» показался с другого борта, вынырнул на мгновение, плеснул хвостом и исчез.

Тишина. Раскаченная байдарочка медленно восстанавливает равновесие. Расходятся и исчезают круги на воде. Поверхность роки разглаживается. Снова все замирает, снова вокруг безмятежная сонливость полуденной сиесты.

Лялё поворачивается ко мне, мы молча смотрим друг на друга. Просто онемели от потрясения. Неторопливым движением мой приятель тянется к сумке, достает складной ножик, стругает плитку спрессованного черного табаку и скручивает свою вонючую папиросу. Закуриваю и я.

— Если бы кто-нибудь рассказал мне… если бы я не видел это собственными глазами, не поверил. Ей-богу, не поверил бы! Ведь мне же это не приснилось? Сам колотил ее веслом. Была здесь, совсем рядом! И едва не перевернула нас.

— Суруби?

— Нет, мангаруйю. Голова у нее была не сплющенная… Ну и скотина, не меньше коровы, пожалуй! А, Виктор?

— Ты преувеличиваешь! К тому же мне не доводилось слышать, чтобы кто-нибудь сравнивал рыбу с коровой.

Помирил нас неоспоримый факт: это была самая большая мангаруйю из всех, какие нам только встречались. Гораздо интереснее казался вопрос: что привлекло на поверхность этого ленивого жителя глубин, промышляющего обычно прямо у илистого дна? Почему он напал на байдарку? Если это было нападение, то с какой целью?

— Я не видел, как она подплыла. В первый момент принял ее за каймана: такой она была огромной. Что ей было нужно? Черт побери, действительно ли это было нападение или просто веселая забава? А может, она сошла с ума? Наверняка сошла с ума. Сумасшедшая мангаруйю — вот здорово!

Лялё настаивал на этом предположении. Ведь все произошло в полдень, в пору абсолютного затишья, в пору жары, когда ни одна «нормальная» рыба не охотится, а прячется в глубинах, отдыхает.