Жизнь Бунина. Лишь слову жизнь дана…

Катаева Иван считал ловкачом и перевертнем, но он и меня ругал Вишняку последними словами (его рассказ – рукопись – запоздал в «Соврем[енные] записки», а мой был уже набран, редактор хотел открыть № мною, «но зная характер Б[унина]», спросил его. Началась такая брань, что нельзя было в печати и упоминать). Все это тоже «Трава забвенья» (хорошее название)».

Итак, выросший «в воздухе свободы» Бунин никак не мог предать Родину. Даже после бегства французов из Одессы он, еще не желая покидать Россию, на что-то надеялся. А ведь были публичные выступления, статьи, стихи, и все пронизано неприятием революции. Новая власть за это по головке не погладит, Одесса вот-вот должна пасть.

Вера Николаевна горестно размышляет: «…я знаю, что под большевиками нам придется морально очень страдать, жутко и за Яна, так как только что появилась его статья в «Новом слове», где он открыто заявил себя сторонником Добровольческой армии. Но куда бежать? На Доу? Страшно – там тиф! За границу – и денег нет, да и тяжело оторваться от России».

Между тем уже на чемоданах и бывший московский городской голова В. Руднев, коммерсанты Цетлины, гр. А. Толстой. Не поддаваясь на уговоры Цетлиных, сулящих им в Париже приличную жизнь, Бунин остается. Они расстаются с друзьями и знакомыми в здании Военно-промышленного комитета, где сборный пункт отъезжающих. «Прощаемся с Толстыми, которые в два часа решили бежать отсюда, где им так и не удалось хорошо устроиться. Они будут пробираться в Париж».

На следующий день, 24 марта (7 апреля) 1919 года, не встречая сопротивления, в Одессу вошел полуторатысячный отряд под предводительством атамана Григорьева, соратника атамана Махно. Для Бунина это было равносильно возвращению в XVII век. Именно «под большевиками» пишет он свою «главную» книгу о революции – «Окаянные дни».

7

Двадцать первого октября 1928 года в Грассе Галина Кузнецова, последняя любовь Бунина, записала:

«В сумерки Иван Алексеевич вошел ко мне и дал свои «Окаянные дни». Как тяжел этот дневник! Как ни будь он прав – тяжело это накопление гнева, ярости, бешенства временами. Кротко сказала что-то по этому поводу – рассердился! Я виновата, конечно. Он это выстрадал, он был в известном возрасте, когда писал это – я же была во время всего этого девчонкой, и мой ужас и ненависть тех дней исчезли, сменились глубокой печалью».

Эту книгу у нас долгое время или обходили молчанием, или бранили.

Между тем, при всем накоплении в ней «гнева, ярости, бешенства», а может быть, именно поэтому, книга написана необыкновенно сильно, темпераментно, «личностно». Без «Окаянных дней» невозможно понять Бунина.

Книга проклятий, расплаты и мщения, пусть словесного, она по темпераменту, желчи, ярости, пожалуй, не имеет ничего равного в ожесточенной белой публицистике. Потому что и в гневе, аффекте, почти исступлении Бунин остается художником: и в односторонности своей – художником. Это только его боль, его мука, которую он унес в изгнание.

При всей кажущейся аполитичности, отстраненности от «злобы дня», Бунин был – и с годами только утверждался в этом – человеком глубоко государственным. Он желал видеть Россию сильной, великой, независимой. Однако после Октябрьского переворота все, что кололо, мозолило ему глаза, убеждало, что России – как великому государству – конец. И это приводило в отчаяние. Не только унизительный Брестский мир с передачей Германии Украины и юга России, каждая мелочь, каждый, казалось бы, второстепенный факт подтверждал это.

Вот в честь празднования Первомая левые художники получили санкцию Л. Б. Каменева снести памятник герою русско-турецкой войны 1877–1878 годов Скобелеву, находившийся против дома генерал-губернатора (потом – Моссовета, где и главенствовал Каменев). В полночь 30 апреля 1918 года Бунин записывает: «…стаскивание Скобелева! Сволокли, повалили статую вниз лицом на грузовик. ‹…› И как раз известие о взятии турками Карса!»

В краткой записи выражена глубоко личная и одновременно, хочется сказать, всероссийская, по Бунину, драма. Вскрыта связь между двумя далекими фактами: монумент победителя турок отправлен на помойку; русская армия и на Кавказском фронте отступает, разваливается. Итак – конец.

Вот отчего лейтмотив «Окаянных дней» очень мрачный, можно сказать, беспросветный.

Быть может, впервые на страницы Бунина выплескивается улица: митингуют, спорят до хрипоты или же ропщут, жалуются, угрожают самые разные лица – коренные москвичи и сошедшиеся в российскую столицу (снова, через двести лет – столицу!) рабочие, солдаты, крестьяне, барыни, офицеры, «господа», просто обыватели. Какое обилие типажей, живых физиономий, характеров, схваченных на ходу, словно моментальной фотографией! Сколько наблюдательности и изобразительной силы!