Жизнь Бунина. Лишь слову жизнь дана…

Собственно, под этими словами мог подписаться и сам Бунин. Его роман «Жизнь Арсеньева» особенно показателен в этом смысле как «удивительный свод событий одной человеческой жизни, скитаний, стран, городов, морей», где «среди этого многообразия земли на первом месте всегда наша Средняя Россия», как сказал о «Жизни Арсеньева» Константин Паустовский. Встреча с Рахманиновым в Грассе пришлась как раз на ту пору, когда деятели русской эмиграции вновь возобновили свои хлопоты о выдвижении Бунина на Нобелевскую премию.

В январе 1931 года в поддержку двух русских кандидатов – Бунина и Шмелева – выступил Томас Манн, однако позднее он заявил, что, как немец, вынужден поддержать своего соотечественника и подать за него свой голос. Бунин страшился даже думать о том, что происходит в Стокгольме.

Вести приходили противоречивые, напряжение нарастало, самого высокого накала для всех обитателей «Бельведера» достигло оно к ноябрю 1933 года, когда все наконец должно было решиться. Днем 9-го числа, когда Бунин с Кузнецовой отправились в «синема», чтобы хоть как-то развеяться, раздался звонок из Стокгольма. Подошедший Зуров едва разобрал: «Иван Бунин… Prix Nobel…» – и тотчас бросился в кинотеатр. Вера Николаевна осталась дома и давала по телефону интервью.

Отвечая на вопросы: «Давно ли вы во Франции?» «Когда покинули Россию?» «Приедут ли в Стокгольм и поедет ли она?», Вера Николаевна услышала голоса внизу, извинилась и бросилась по лестнице, по которой поднимался внешне совершенно бесстрастный Бунин.

– Поздравляю тебя, – сказала она, целуя его, – иди к телефону…

– Я еще не верю…

Кузнецова побежала к сапожнику, так как у супруги нобелевского лауреата не было башмаков…

В официальном сообщении о присуждении Бунину премии говорилось:

«Решением Шведской академии от 9 ноября 1933 года Нобелевская премия по литературе за этот год присуждена Ивану Бунину за строгий артистический талант, с которым он воссоздал в литературной прозе типичный русский характер».

Немалую роль в этом событии сыграло появление первых четырех книг «Жизни Арсеньева».

4

В ранних, подготовительных набросках к «Жизни Арсеньева» Бунин писал:

«Жизнь, может быть, дается нам единственно для состязания со смертью, человек даже из-за гроба борется с ней: она отнимает от него имя – он пишет его на кресте, на камне, она хочет тьмой покрыть пережитое им, а он пытается одушевить его в слове».

Этот страх забвения был стократ усилен порвавшимися связями с родиной. Лишенный притока непосредственных впечатлений о родной ему русской действительности, Бунин вызывает в памяти «горький и сладкий сон прошлого» – воспоминания далеких, невозвратных лет детства и юности. Здесь он был не одинок. Почти все русские писатели, оказавшись в эмиграции, обращались – с большей или меньшей широтой типизации – к воспоминаниям детства и юности. А. Н. Толстой пишет в 1919-м – 1920-х годах в Париже и Берлине «Детство Никиты», А. И. Куприн создает «Юнкеров» (1928–1932), И. С. Шмелев – «Богомолье» (1931) и «Лето Господне» (1933–1948), Б. К. Зайцев – тетралогию «Путешествие Глеба» (1934–1936).

Однако бунинский роман и входит в этот список, и значительно отличается от перечисленных в нем произведений. Автобиографическая основа «Жизни Арсеньева» несомненна. Только мысленно, только в творческом сне мог вернуться Бунин к родным берегам. Он пытается «одушевить в слове прошлое». Но перед нами не собственно воспоминания, а художественное произведение, в котором давние события и факты преобразованы, переосмыслены. Как метко сказал один из рецензентов «Жизни Арсеньева», это «вымышленная автобиография», «автобиография третьего лица». Эту двойственность романа нужно постоянно иметь в виду.

Верно, что в «Жизни Арсеньева» запечатлены факты биографии самого Бунина. Многие имена и фамилии в романе условны, прозрачны его прототипы. Хутор Бутырки Елецкого уезда, где среди «моря хлебов, трав, цветов», «в вечной тишине» протекало детство Бунина, назван в «Жизни Арсеньева» Каменка; отец Алексей Николаевич – Александр Сергеевич Арсеньев (тень Пушкина и тут промелькнула); бабушкино имение Озерки – Батурино; брат Юлий, ставший народовольцем и арестованный по доносу соседа, – Георгий (то есть Юрий, самое близкое по созвучию имя); другой, бережливый и работящий Евгений – Николай; домашний учитель Ромашков, неуживчивый, одаренный и нелепый странник – Баскаков; неласковый мещанин Бякин, «на хлеба» к которому попал Ваня Бунин в Ельце, – Ростовцев; купец и поэт-самоучка Назаров – Балавин и т. д. и т. п.

Все это, на поверхностный взгляд, без изменений перешло из памяти писателя на страницы романа. И конечно, любовь. И кажется, самым первым подступом к «Жизни Арсеньева» являются полудетские записи об отроческом чувстве, сделанные – страшно сказать! – в 1885 году: