Читаем Жизнь Бунина. Лишь слову жизнь дана… полностью

Но тут произошло чудо – иначе я это назвать не могу: Бунин убедил Веру Николаевну в том, что между ним и Галиной ничего, кроме отношений учителя и ученицы, нет. Вера Николаевна, как это ни кажется невероятным, – поверила. Многие утверждали, что она только притворилась, что поверила. Но я уверена, что действительно поверила. Поверила оттого, что хотела верить.

В результате чего Галина была приглашена поселиться у Буниных и стать «членом их семьи».

Разумеется, отношения Бунина и Кузнецовой оставались предметом пересудов русской колонии в Париже. В своем обычном, светлом и чуть юмористическом духе об этом упоминал автору этих строк Б. К. Зайцев, рассказывая о своей дочери Наталье Борисовне: «Раз мы были с ней вдвоем в театре (давно довольно, 7 лет я вообще нигде не бываю, читаю вслух больной жене, ухаживаю за ней). Так вот, тогда одна дама увидела меня с Наташенькой в театре и говорит: «Хороши наши писатели! Нечего сказать. Бунин завел себе Галину, а этот вон какую подцепил».

Вряд ли произошло «чудо» и Вера Николаевна поверила в него: она просто скрыла боль. Особенно недвусмысленным было появление Кузнецовой в 1933 году в Стокгольме. Литератор А. Бахрах в книге «Бунин в халате» писал: «Удочерение» (так этот акт официально назывался при поездке в Стокгольм за получением шведской премии) сравнительно немолодой женщины, скажем, далеко не подростка и ее внедрение в бунинскую квартирку было, конечно, тяжелым ударом по самолюбию Веры Николаевны, по ее психике. Ей надо было со всем порвать или принять – другого выхода не было».

Надобно тут напомнить и о характере и темпераменте самой Веры Николаевны, кротко и подвижнически пронесшей свой нелегкий крест жены писателя и его верного друга. А разделить жизнь с Буниным, при эгоистичности и порою капризности его натуры, было не просто. «Ян», как неизменно называла его только она, любил свою Веру глубоко, не мог жить без нее и без ее забот. Но при этом требовал постоянного внимания, причем воспринимал его как нечто само собой разумеющееся и обижался, словно ребенок, терялся, становился на время другим, почти злым, если получал его меньше, чем ожидал. Недаром Вера Николаевна как-то заметила в дневнике: «Странный человек Ян…»

При всем том до появления Кузнецовой царило тихое, безбурное семейное счастье, только закреплявшееся с годами привычкой. Однако брак Бунина с Верой Николаевной с самого начала (в отличие от пылкой и ветреной Ани Цакни) был рационально рассчитан и выверен. Происхождение, родители, положение, интеллигентность, сам облик московской «ученой» барышни из дворянско-профессорской семьи – все было учтено тридцатисемилетним Буниным, уже пережившим две тяжкие драмы. Но знал ли Бунин счастье с Верой Николаевной как с женщиной?

На этот, без преувеличения, опасный для любого исследователя вопрос приходится ответить: нет, не знал. Была редкая духовная близость, беззаветная, хочется сказать, материнская забота, было у Веры Николаевны чрезвычайное благородство, чувство достоинства и – отметим – природная холодность, что при страстности Бунина значило многое. Явное несоответствие темпераментов; к тому же бездетный брак (то есть отсутствие семьи, как она понималась на Руси спокон веку), что не позволяло не до конца разделенному чувству перейти в любовь к ребенку. Позднейшее (1923) грустное стихотворение «Дочь» («Все снится: дочь есть у меня…») – отголосок этой потаенной драмы.

Появление Галины Кузнецовой не погубило семью, но вызвало перелом всей психологической атмосферы, особенно с переездом «ученицы» в Грасс. Побочным следствием всего этого явилось пробуждение материнских чувств у Веры Николаевны к молодому (1902–1971) прозаику Леониду Зурову, что явилось в дальнейшем источником новой драмы для Бунина. Иные серьезные бунинские исследователи романтически желали видеть в Кузнецовой героиню Данте или Петрарки. В связи с этим И. Одоевцева писала Н. П. Смирнову 12 апреля 1970 года: «Вы не совсем ясно представляете себе Галину. Нет, ни на Беатриче, ни на Лауру она совсем не похожа. Она была очень русской, с несколько тяжеловесной славянской прелестью. Главным ее очарованием была медлительная женственность и кажущаяся покорность, что, впрочем, многим не нравилось».

Она была моложе Бунина на тридцать лет.

Там, в Провансе, Кузнецова пишет «Грасский дневник» – не просто хронику бунинской жизни, но еще и своего рода «биографию романа» «Жизнь Арсеньева». И не ей ли, ее близости обязан Бунин тем, что создает единственную в своем творчестве «открытую книгу», где герой, Алексей Арсеньев, раскрывается «изнутри» (на это указывает еще Марк Алданов). Вспышки вдохновения, озарения, моменты неуверенности, желание преждевременно поставить точку и снова творческий восторг, радость созидания – все это как бы накладывается, словно аппликация, на их полу потаенную любовь, отсвет которой падает на все главные записи Кузнецовой о романе.

Перейти на страницу:

Все книги серии Биография

Николай Павлович Игнатьев. Российский дипломат
Николай Павлович Игнатьев. Российский дипломат

Граф Николай Павлович Игнатьев (1832–1908) занимает особое место по личным и деловым качествам в первом ряду российских дипломатов XIX века. С его именем связано заключение важнейших международных договоров – Пекинского (1860) и Сан-Стефанского (1878), присоединение Приамурья и Приморья к России, освобождение Болгарии от османского ига, приобретение независимости Сербией, Черногорией и Румынией.Находясь длительное время на высоких постах, Игнатьев выражал взгляды «национальной» партии правящих кругов, стремившейся восстановить могущество России и укрепить авторитет самодержавия. Переоценка им возможностей страны пред определила его уход с дипломатической арены. Не имело успеха и пребывание на посту министра внутренних дел, куда он был назначен с целью ликвидации революционного движения и установления порядка в стране: попытка сочетать консерватизм и либерализм во внутренней политике вызвала противодействие крайних реакционеров окружения Александра III. В возрасте 50 лет Игнатьев оказался невостребованным.Автор стремился охарактеризовать Игнатьева-дипломата, его убеждения, персональные качества, семейную жизнь, привлекая широкий круг источников: служебных записок, донесений, личных документов – его обширных воспоминаний, писем; мемуары современников. Сочетание официальных и личных документов дало возможность автору представить роль выдающегося российского дипломата в новом свете – патриота, стремящегося вывести Россию на достойное место в ряду европейских государств, человека со всеми своими достоинствами и заблуждениями.

Виктория Максимовна Хевролина

Биографии и Мемуары

Похожие книги

100 знаменитых тиранов
100 знаменитых тиранов

Слово «тиран» возникло на заре истории и, как считают ученые, имеет лидийское или фригийское происхождение. В переводе оно означает «повелитель». По прошествии веков это понятие приобрело очень широкое звучание и в наши дни чаще всего используется в переносном значении и подразумевает правление, основанное на деспотизме, а тиранами именуют правителей, власть которых основана на произволе и насилии, а также жестоких, властных людей, мучителей.Среди героев этой книги много государственных и политических деятелей. О них рассказывается в разделах «Тираны-реформаторы» и «Тираны «просвещенные» и «великодушные»». Учитывая, что многие служители религии оказывали огромное влияние на мировую политику и политику отдельных государств, им посвящен самостоятельный раздел «Узурпаторы Божественного замысла». И, наконец, раздел «Провинциальные тираны» повествует об исторических личностях, масштабы деятельности которых были ограничены небольшими территориями, но которые погубили множество людей в силу неограниченности своей тиранической власти.

Валентина Валентиновна Мирошникова , Илья Яковлевич Вагман , Наталья Владимировна Вукина

Биографии и Мемуары / Документальное